Павел Евгеньевич недоверчиво оглядел зал. Справа стояла какая-то дунька с протезной титькой и тянула к нему две костлявых руки, а из ее обнаженного пупка скалился глазастый младенец. От ты, сын моржовый, чё творят. Налево посмотришь, швабра с бигудями, там птицамозгоклюй в пилотке. Павел Евгеньевич шарахнулся от инсталляций и отошел к картинам. Намалевано, конечно, но ладно, это хоть привычнее, плоское и от стены не выпирает. Походил, поозирался, мазня, пустая трата материала, он бы за такую работу у себя в цеху к козе в трещину послал. А тут еще эта глистопередержка Антонова (никогда нормальную бабу выбрать не мог!) подошла с каким-то вагинальным гориллой, представила, дескать, родственников больше нет, только отец остался у нашего дорогого героя вечера. Потом чертополох ушастый руку жал, говорил, что рано потеряли, столько бы еще всего мог, неоценимый вклад. И как-то исподтишка Павла Евгеньевича трогал и рассматривал, а сам улыбался и этой ящерице горбатой знаки подавал. Ну, тут все понятно стало, посмеяться решили. Только зря стараются, Троцкевич им не подгузник на подтяжках, трусы изо рта давно вынул.
Дышать опять стало трудно, в ушах звенело то ли от напряжения и злости, то ли от обиды. Павел Евгеньевич привычно заправился сальбутамолом, подышал, вытер глаза и хотел уже уйти, но вдруг яростно подумал, что никуда он не пойдет до самого конца, и пусть эти кучки тараканьи хоть что-то попробуют еще вякнуть или забаламутить. Мертвяк он и есть мертвяк: или хорошо, или ничего. Старался парень как мог, как умел. Сами-то ни пука не издали ведь, а теперь еще и наживаться будут, деньги за билеты брать. А за что тут брать-то? В гроб тебе ведро помоев… В разговоры Павел Евгеньевич больше не вступал, смотрел перед собой, ходил там, где людей было поменьше, и все больше думал о письме.
Когда все разошлись, к нему подошла Аня: «Ну как вам?» Павел Евгеньевич часто заморгал и нахмурился: «Я думал, он рисует только, рисовал, а это вон еще». И он махнул в сторону инсталляций. Аня помолчала: «Да, Антон был разносторонним и очень талантливым». Павел Евгеньевич неожиданно набычился: «Ты мне кончай уже, я что, не вижу, что ли? Шлепки эти майонезные, нашла шедевры…» Аня онемела. Павел Евгеньевич понял, что злить ее нельзя, иначе письмо не отдаст, поэтому почти миролюбиво закончил: «Понаставили тут искусство, у меня на заводе и то лучше было. Ну да ладно. Ты про письмо там говорила какое-то. Так давай уже, раз я здесь…» Аня молча развернулась, сделала приглашающий жест рукой и повела Павла Евгеньевича в свой кабинет. Достав из сумки немного помятый прямоугольник из тетрадного листка, она на какое-то время задержала его в руках и нехотя протянула Троцкевичу.
Павел Евгеньевич отчего-то заволновался, хотя это действительно был обычный лист бумаги в клетку. Ну, подумаешь, написано там что-то. Но в груди опять появилась привычная тяжесть, сейчас еще пара вдохов, и на полную он уже не сможет, ах ты, едрена копоть, домой бы, теплого попить. Павел Евгеньевич тьфукнул, выругался и полез за ингалятором. То ли приступ был сильным, то ли руки отчего-то дрожали больше обычного, но сальбутамол выскользнул из ослабевших пальцев и закатился под шкаф. Сначала Троцкевич подумал, что эта верблюдица сейчас нагнется и вернет ему ингалятор, глядишь, и не сильно много времени потеряют. Но Аня почему-то опустила руку с письмом и просто смотрела на него. Он помотал головой, сил хватило на то, чтобы еще раз выругаться, но она не шевельнулась. И тут все окончательно прояснилось, хоть в камыш иди ссы. Мало того что посмеяться решила, так еще и убить теперь хочет. И ведь делать даже ничего не надо, потому что если он сейчас не продышится, то все, видал он маму свою на том свете в балетной пачке. Корпус ингалятора белел из-под шкафа, Павел Евгеньевич, крупно трясясь, кое-как опустился на четвереньки, потянулся рукой и уже почти достал до колпачка, но острый носок Аниной туфли зачем-то перелез через его предплечье и, как ловкий нападающий, блестяще забил гол ингалятором в стену. Ах ты, блядь ебучая, бля…
Квант посмотрел поверх Алениной головы: «Ты задумывалась когда-нибудь, почему евреи приносят на могилы камни?» Алена пожала плечами: «Камни не вянут».