Когда мы часу в одиннадцатом, позавтракав гусем, пошли в редакцию, нас встретил бывший секретарь Биробиджанского горкома партии Яков Левин. Теперь он заведовал в крайкоме промышленным отделом и возглавлял соцбытсектор.
Начало апреля — время неотпускное, и путевки, присланные из Москвы, «горели». И Яков Левин, как говорится, с ходу предложил нам поехать в Кисловодск.
— Ну, босяки, решайте, — торопил он. — Сегодня я говорю «да», а завтра, быть может, скажу «нет».
— Если дадите и на проезд, то и мы скажем «да», — в тон произнес Эммануил и посмотрел на меня вопросительно.
— Да! — сказал я.
— Через час чтобы пришли с заявлениями, — сказал Левин. — А я в это время согласую вопрос с Лаврентьевым.
В редакции мы продиктовали машинистке заявления и ровно через час были в крайкоме. Но к путевкам еще требовались курортные карты, и никто бы их нам, здоровым людям, не дал. Но и тут помог Левин. Он позвонил в клинику, помещавшуюся в первом этаже, и, когда мы с Эммануилом пришли туда, молодая женщина-врач прослушала стетоскопом наши грудные клетки, обнаружив и у меня и у Казакевича по неврозу сердца.
— Доктор, а достаточно ли одного невроза для Кисловодска? — стараясь быть серьезным, почти страдальческим голосом спросил Казакевич, ввергнув в смущение врачиху, уже заполнявшую карты.
Она строго, с явным недовольством посмотрела на его:
— Достаточно, если бы он только был.
— Так ведь хорошо, что его нет! — теперь уже весело сказал Эммануил, рассмешив и ее.
Словом, в тот же день, получив путевки и дорожные деньги, сговорились о дне выезда и на какой поезд взять билеты.
— Понятно, что не на «пятьсот веселый», — шутливо сказал Эмма. — На курьерский Владивосток — Москва, и в купейном вагоне!
Решили, что Эммануил поедет домой «собирать шмутки», как он выразился, и сядет в вагон в Биробиджане.
Нашим попутчиком и соседом по купе оказался Владимир Вознесенский, завлит драмтеатра ОКДВА. Он охал в Ленинград устраивать свою новую пьесу.
Путь в десять суток из Хабаровска в Москву останется в памяти на всю жизнь.
Уже после войны, встречаясь с Казакевичем, мы вспоминали нашу поездку на курорт. Кстати, и Галина Осиповна, жена Эммануила, помнит ее, потому что почти с каждой станции он посылал ей, тогда еще своей невесте, телеграммы с одним и тем же текстом: «Подробности в афишах».
Когда я однажды спросил Эммануила, что все-таки означают эти «подробности в афишах», он посмотрел на меня поверх очков, помолчал и вдруг разразился громим смехом.
Дорога наша на курорт не обошлась без приключений.
В соседнем купе ехали северяне то ли с Чукотки, то ли с Камчатки, теперь уже не помню. Денег везли они с собой порядочно и целыми днями с коротким перерывом на обед играли в очко.
Сперва Эммануил приглядывался, как это у них полу чается, потом решил попытать счастье и стал пропадать у северян.
Когда мы подъезжали к Иркутску, от курортных денег у него остались одни медяки. Пришлось мне выручать его. Но и мои деньги не принесли удачи.
Видя такое дело, Вознесенский предупредил, чтобы на него не рассчитывали. Самое большое, что он может сделать для нас, — выдавать два рубля в день на питание.
В вагон-ресторан мы уже не ходили. Покупали на остановках разную дешевую снедь, главным образом картошку и варенец.
Однако телеграммы Галине стоимостью сорок копеек все с тем же текстом «подробности в афишах» Эммануил посылал чуть ли не с каждой большой остановки.
На станции Еланская он что-то слишком долго приценивался к продуктам питания, и, пока ему накладывали в тарелку каких-то дешевых шанежек, поезд тронулся. Нужно было только видеть, как он бежал вдогонку за вагоном с горшочком варенца в одной руке и с тарелкой шанежек в другой и дико орал:
— Сенька, спасай продовольствие!
Он бросил мне в тамбур тарелку и горшочек и, ухватившись за поручни, вскочил на ступеньку.
Проводник ругался:
— Порядочные люди в вагон-ресторан ходят, а вы по базарам шляетесь. Потом за вас отвечай.
— Люблю домашний стол, папаша, — серьезно сказал Эммануил. — А в вагоне-ресторане, сами знаете, директивный соус...
Через много лет, когда Казакевичи жили в Москве и я зашел к ним, Галина Осиповна, открыв мне дверь, крикнула мужу:
— Ты знаешь, кто пришел?
— Кто?
— «Подробности в афишах»!
И пошли воспоминания о нашей веселой поездке на курорт.
Осенью 1945 года, вскоре после демобилизации, я встретил Эммануила в Москве. Он был в военной форме без погон, с тремя рядами орденских колодок на кителе и нашивками о ранениях.
Он сидел за баранкой заграничного автомобиля, кажется «оппель-адмирала», который привез из Германии. Завидев меня, просигналил клаксоном. Я обернулся и, увидев Эммануила, подбежал к нему. Он обнял меня, и мы дружески поцеловались.