Она выуживает кривыми пальцами две сигареты, медленно мнет их на ладони и, не вынимая изо рта трубки, запихивает в нее комочек табака.
Мария Изгуновна хочет встать, но от долгого сидения на корточках у нее затекли ноги. Она упирается кулаками в дощатый помост и, морщась от боли, медленно, с натугой поднимается.
— Опять, наверно, погода расхудится, — говорит она, слегка растирая ладонями колени.
Запахнув бушлат и сунув руки в тесные рукава, она подходит к перильцам и сквозь легкий дымок от трубки задумчиво смотрит на лиман.
Признаться, меня несколько удивило, зачем это ее, старенькую, с виду болезненную, берут на заездок, и я при случае спросил бригадира.
— Да что вы, шутите! — чуть ли не с обидой сказал Игнатий Петрович. — Наша Мария Изгуновна любую молодуху за пояс заткнет. На ней и теперь все звено держится. Мастер! Это она оттого так выглядит, что очень уж исстрадалась душевно. — И доверительно рассказал о судьбе нивхской рыбачки, которая вырастила и воспитала пятерых сыновей — двух родных и троих приемных, — а когда встали парни на ноги и разбрелись по белу свету, то и забыли ее, одинокую. — Только меньшой, кажется, нет-нет да и забросит иногда весточку — как бы из милости. Советовали мы ей, чтобы в суд на ребят подала или розыск через газету объявила. — Бригадир махнул рукой: — И слушать ничего не хочет. «Ежели подам в суд, рассуждает она, совсем перестану надеяться. А так какая ни есть, а надежда. А без нее как жить буду?» И вот ждет она каждый вечер почтовый катер. Думает, не сегодня, так завтра доставит он ей весточку от кого-нибудь из сыновей. Только, видать, не судьба у нашей Изгуновны...
Лиман заметно темнеет, хотя на дальнем горизонте ярко пылает закат. Там ветер надул над горным хребтом облака и оставил их висеть над щербатыми вершинами. Недаром Изгуновна говорила: «Расхудится погода».
Чуют скорую перемену и белые чайки. Обычно в этот час они уже садятся на прибрежные камни и низкие выступы гор, а сегодня все летят и летят к закатному солнцу и, словно испугавшись небесного пожара, быстро возвращаются, оглашая воздух суматошными криками.
Проходит с полчаса, пока из-за мыса показывается быстроходный катер «Янтарь». Он еще не виден во всю длину округлого борта, а сердце у Марии Изгуновны уже начинает биться сильнее и чаще, потом вдруг замирает, и, когда «Янтарь», не сбавляя хода, стремительно проносится мимо заездка — даже газет сегодня не сбросил, — у Изгуновны перехватывает дыхание, и она покрепче стискивает руками перильце, приваливается к нему грудью.
Едва катер скрывается за кривуном и вдали примолкает стук мотора, Мария Изгуновна медленно стягивает с головы платочек, причесывает гребнем редкие седые волосы и устало бредет в столовку, где ожидает повариха.
— Что, Мария, опять ничего? — участливо спрашивает повариха, хотя уже знает, что «Янтарь» и на этот раз никакой весточки не привез. — Тогда садись, поешь мало-мало.
Повариха приносит в эмалированной миске наваристой ухи и неполный стакан водки — сегодня рыбакам полагалось. Но Изгуновна не стала есть.
— Ну что же ты, милая моя, — обижается повариха. — За денек-то небось натрудилась. Кушай, под водочку оно и пойдет. Бригадир говорил, больше тыщи центнеров сдали горбуши-то. Все, значит, законно.
Изгуновна устало поднимает на повариху глаза, берет стакан, медленно, дрожащей рукой подносит к губам, морщится и залпом выпивает водку. Потом роняет голову на край стола и беззвучно, давясь слезами, плачет.
Пока она сидит в темной столовке, я с грустью думаю о судьбе старой рыбачки. Я даже воображаю себе ее одинокую жизнь, особенно зимой, когда ветер с лимана заносит сугробами ее глинобитный домик на обрывистом берегу, где когда-то было шумно и весело от детских голосов.
...Шла война.
Под Ленинградом воевал муж Марии Изгуновны Николай Канзи. Ушел он на фронт прямо из Института народов Севера, куда поехал весной 1939 года по путевке райкома.
Призвали в армию и большинство рыбаков. Только старики и женщины остались в колхозе. Марию Изгуновну назначили бригадиром. Молодая, полная сил, она в страдную пору лососевой путины не уходила с заездка. Многие тысячи центнеров кеты и горбуши из лета в лето сдавала в фонд обороны ее бригада.
А когда наступала зима и амурский лиман сковывало торосистым льдом, рыбачки становились охотниками. Уходили в тайгу промышлять пушного зверя. Выслеживали соболя, стреляли белку, обкладывали медвежьи берлоги.
Однажды, разбудив медведя и выгнав его из дупла старого тополя, Мария нацелилась в голову зверя, нажала на спусковой крючок, но он только глухо щелкнул, выстрела не последовало. Хотела перезарядить ружье, но медведь, по словам Изгуновны, не стал ждать, пошел прямо на нее. Счастье, что зверь был еще сонный и шел не быстро, и она успела перехватить у подруги бердану.