И тут я вспомнил, что у отца в пекарне каждый день скапливаются целые вороха ломаных сухарей, которые не шли в упаковку. Их продавали за бесценок извозчикам, и те скармливали своим рысакам.
Ничего не сказав матери, я побежал в пекарню, набил в бумажный куль ломаных сухарей и принес беженцам.
— Какой добрый малец у вас, пане, — сказала моей маме старуха беженка, неприятно погладив меня жесткой, заскорузлой ладонью по голове. — Чтобы ему горя не ведать!
С того дня я таскал из пекарни сухарный лом и раздавал на улице беженцам. Отец только проверил, не беру ли я целые сухари, и, убедившись, что нет, ничего не сказал.
Однажды под вечер беженцы остановились около церкви.
— Это ты продаешь коня? — спросил извозчик Берко пожилого мужика в грубой домотканой свитке.
— Продаю, бо корму нема, бачишь, як притомилась, бедная.
— А конь был добрый? — спросил Берко.
— Ай, добрый, пане!
Берко пхнул коню своим могучим кулаком сперва под один, затем под другой бок. Конь дрогнул, качнулся, и у него подкосились передние ноги. Потом Берко заглянул лошади в большие черные зубы и, отойдя назад, скрутил жгутом длинный, почти до земли, неподвижный хвост и с такой силой дернул, что у бедной коняги припали и задние ноги.
Поднять лошадь, казалось, уже нельзя было, но тут подскочил хозяин и вдвоем они кое-как поставили ее на все четыре ноги.
— Сколько тебе за тю дохлую клячу? — спросил с подчеркнутым равнодушием Берко.
— Десять карбованцев, пан!
— Ха-ха-ха! — хватаясь за бока, расхохотался Берко, но смех этот был фальшивый какой-то, неестественный. — Пятерной! — И подставил беженцу свою ладонь, чтобы тот ударил по ней.
— Нехай семь карбованцев, пан!
Берко повернулся и стал медленно уходить. Хозяин, подумав, что теряет покупателя, стал звать Берко обратно.
— Давай гроши, пане!
Берко снял с головы картуз, достал из-под подкладки синенькую бумажку, положил ее беженцу на протянутую ладонь и сильно прихлопнул бумажку своей широкой ладонью.
— По рукам!
— Веди до моего двора! — только теперь увидев меня, сказал Берко.
— Сам веди! — сказал я и отвернулся.
— Ты что это, малец? Дружбу со мной теряешь?
— Обманул беженца, вот что!
— Ах ты, сопляк, что ты смыслишь в коне! — И, взяв под уздцы лошадь, повел ее за собой.
Шла она еле-еле, странно разбрасывая тонкие, худые ноги и опустив свою длинную, плоскую морду...
Я родился в Жлобине, раннее детство провел в Бобруйске, но считаю своей родиной Рогачев — тихий, утопающий в зелени районный городок на высоком берегу Днепра.
Здесь я учился в школе и в скорбный день похорон Ленина читал перед всем классом свое первое стихотворение «На смерть вождя».
В Рогачеве я впервые приобщился к труду, стал обучаться сапожному делу у нашего соседа Якова Борисовича. Это был очень добрый, еще нестарый человек, любивший рассуждать с заказчиками о положении в мире, хотя никогда не читал газет.
Он был одним из немногих, кто верил, что я когда-нибудь выбьюсь в люди.
Уже спустя много лет, когда я, став поэтом, приехал в Рогачев и подарил Якову Борисовичу одну из своих книг, он с утра надел праздничный шевиотовый костюм и черный картуз с высокой тульей и весь день ходил по городу, показывая книгу каждому встречному.
Мне было понятно волнение Якова Борисовича: ведь в свое время он принял участие в моей судьбе.
Когда летом 1925 года я признался ему, что собираюсь в Ленинград искать свой путь в жизни, он подарил мне хромовый крой с полным прикладом и усадил тачать сапоги в дорогу.
В Рогачеве похоронены мой дед и мой отец.
Я люблю свой родной городок с древним курганом над излучиной голубой реки, с золотыми дюнами за мостом, где растут в песках небольшие смолистые сосны.
А как здесь хороши фруктовые сады, особенно в мае, когда деревья густо усыпаны душистым розовым цветом, или в сентябре, когда звенящий, немного прохладный воздух бабьего лета напоен необыкновенным ароматом спелых антоновских яблок...
Конечно, я видел в своей жизни края поживописнее, повеличавее и красками поярче; я изъездил чуть ли не весь Дальний Восток — от берегов Амура до Курил и Камчатки, где есть такие места, что дух захватывает от красоты, но из моей памяти никогда не уходил родной городок на Днепре.
Живут еще в Рогачеве тихие, степенные старики, ровесники моего отца. Они помнят меня мальчиком, и, когда я прихожу к ним в гости, они рассказывают мне о том, что я давным-давно позабыл.