Кажется, совсем недавно героями дня в котловане нижних шлюзов — да и на всей стройке — были экскаваторщики, бульдозеристы, экипажи земснарядов. Шла земля! И во всех сводках было, сколько ее вырыто, намыто, укатано. Потом на переднюю линию выступили бетонщики. И бетон начал вытеснять из сводок землю. Теперь всех, от начальника района до официантки в столовой, интересовало, сколько кубометров бетона уложено за сутки. А вчера я уже наблюдал работу монтажников. Они устанавливали на правой нитке шлюза гигантские ворота, каждая створка которых весит 350 тонн. Я видел, как уже крепили причальные рымы для судов.
— Весной, ближе к лету, шлюз наполнится водой, — говорит Борис Иванович. — А сколько сил затратили мы в свое время, чтобы отгородиться от воды! Она угрожала нам извне. Мы работали на отметках гораздо ниже уровня Волги, и река не раз пыталась прорвать наши перемычки. Но всего опасней были, пожалуй, грунтовые воды. Мы боролись против них глубинным водоотливом. Вон они наверху, эти деревянные будочки. Сто сорок шесть теремков. И в каждом не мышка-норушка, а работяга-насос. Денно и нощно качает и качает подземную водичку, сбрасывая ее в реку. Незаметная как будто работенка, а без этих тружеников, без насосов, мы пропали бы. Очень мы им благодарны. Но скоро вода не будет нам страшна. Скоро мы скажем ей: милости просим!
— Милости просим, Волга!.. — повторил Загородников, и мне почудилась в его голосе новая, грустноватая нотка.
— Вы не строитель, — продолжал он, — и вам трудно понять то, о чем я сейчас скажу. Хотя это относится, пожалуй, к любой профессии. Вот заканчиваем объект. Я не люблю этого слова: «объект». Холодное оно какое-то, мертвое… Заканчиваем жилой дом, школу, — Борис Иванович улыбнулся, — баню. Пока идет стройка, беспокоишься, как бы не сорвать плана, не выбиться из графика. Когда все готово, волнуешься, как пройдет приемка. Но и она позади, остается подписать акт сдачи. И тут к чувству радости по поводу того, что работа завершена, примешивается и чувство сожаления по тому же поводу. Жаль расставаться с воздвигнутым тобой и твоими товарищами зданием. Построенный дом хоть всем виден от фундамента до крыши. А шлюзы, плотины, дамбы, здания гидростанций? Они на две трети своей высоты, а то и больше уходят в воду. Тысячи людей трудились год, два, три, клали бетон, воздвигали стены, а пришла вода и почти все поглотила. Но ведь для того, скажете, и строят гидротехнические сооружения, чтобы стоять им в воде. Конечно, для этого. И все-таки — пусть звучит это, быть может, эгоистично, — когда приходит вода, у меня на душе и радостно и чуточку грустновато…
Сейчас, в январе, трудно сказать, где больше работы — на левом или правом берегу Волги. Левобережники прорывают каналы, бетонируют четыре шлюзовых нитки, строят водосливную плотину. Они же ведут намыв земляной плотины, которая соединяется с железобетонной водосливной. По кубометрам нарытой и намытой земли и уложенного бетона левый берег идет, возможно, и впереди. Но здесь строительные участки раскинулись на огромной площади, здесь как-то свободней, просторней, и поэтому меньше ощущается напряженность, чем на правом берегу, где все сконцентрировано в одном месте, в котловане гидростанции, все собрано в один кулак. И если уж применить широко употребляемый военный термин, то направление главного удара находится на правом берегу.
Перебравшись через Волгу, я первым делом направился, как обычно, в технический отдел Правобережного строительного управления, чтобы пополнить блокнот свежими данными. Но ни начальника отдела, ни его заместителя я не застал. В комнате находился незнакомый мне человек, отрекомендовавшийся старшим инженером. Он охотно согласился побеседовать со мной и начал сыпать цифрами и с жаром прирожденного популяризатора объяснять технические детали.
— Подойдите сюда, пожалуйста, — сказал он, раскладывая на столе «синьки» с чертежами, хотя проще было бы подойти к окну и все показать. — Здание гидростанции будет стоять вот тут. Береговая его часть занимает в длину двести метров, а в реку войдет на четыреста. Мы должны уложить два миллиона с лишним кубометров бетона и железобетона. Это только в здание ГЭС. А понур, а водобой, а рисберма, а монтажная площадка и прочие сооружения? Набирается три миллиона триста тысяч!..
Я выпалил вам сразу столько названий, а ни одного не пояснил. Что такое понур? Это — массивное подводное ограждение, которое должно защищать гидростанцию от фильтрации. А водобой? Ну, это слово русское, само за себя говорящее. Водобой призван разбивать воду, которая, пройдя через турбины, устремляется вниз. Энергия ее еще достаточно велика, и если эту энергию не погасить, все дно в нижнем бьефе с годами размоет-и гидростанция окажется на шатком основании. Но и водобоя мало, за ним ляжет рисберма, стометровая бетонная плита, по которой вода будет спокойно стекать.
— Много надо построить! — продолжал инженер. — И бетона только подавай и подавай. Откуда его взять? Посмотрите на чертеж, да нет, лучше посмотрите прямо в окно. Вон он, наш бетонный завод-автомат. Щебень доставляем ему с соседней горы по воздушной канатной дороге, а песок — с левого берега по такой же дороге. Видите ее над Волгой? Мы в долгу перед тем берегом не остаемся. Воздушным же путем посылаем левобережным бетонным заводам нехватающую им щебенку. Полный товарообмен получается…
Увлекся рассказчик, увлекся и я, слушая его.
И оба мы вздрогнули, когда позади раздался бас:
— Послушайте, уважаемый, вы же вконец уморите корреспондента.
Этот иронический бас мог принадлежать только Геннадию Федоровичу Масловскому, и, обернувшись, я, понятное дело, его и увидел. Можно было не сомневаться, что сейчас же последуют бесконечные расспросы и комментарии по поводу последних событий на хоккейных полях. И они последовали бы, если б я не совершил ловкого тактического хода. Я спросил Геннадия Федоровича о том, как поживают Сашка и Мишка Масловские-младшие. Это единственное, что может отвлечь моего приятеля от футбольно-хоккейной темы.
Мы встретились и познакомились позапрошлым летом. В котловане готовились тогда к знаменательному событию. Уже давно был осушен участок земли, огражденный перемычкой, и землеройные машины уходили все глубже и глубже. Вот-вот кто-то из экскаваторщиков должен был достичь предельной отметки. Предельной в том смысле, что дальше уже рыть в этом месте не нужно, и экскаваторщики могут уходить, уступив место бетонщикам. Две фамилии стояли в те дни рядышком во всех сводках: Евец и Лямин — старые, с первой еще зимы соперники. Их машины шли, что называется, шаг в шаг, и метра не уступая друг другу, но работали они в тяжелом глинистом грунте, и когда одна машина начинала вязнуть, другая подползала к соседке и вытаскивала. Вот так вместе, — может быть, Евец только чуточку раньше, или, как говорят бегуны, на грудь раньше, — и достигли намеченного предела. Около их исцарапанных, обрызганных глиной машин собрались все, кто были в тот час в котловане. Получилось что-то вроде маленького митинга. И вдруг где-то высоко над нами проплыл гудок парохода. Все невольно вскинули головы. Парохода нельзя было увидеть. Он шел там, по реке, наверху, за перемычкой. Мы были ниже его на сорок метров. Пароход еще раз прогудел, словно салютуя Евецу и Лямину, всем их товарищам.
В то утро мы и встретились первый раз с Масловским. Мир тесен: у нас с ним оказался общий знакомый — Борис П., мой товарищ по редакции.
— Передавайте привет Борису. Скажите: от Генки-вратаря.
Когда у вас оказывается общий знакомый, разговор идет куда легче. И вот уже передо мной не главный инженер строительного участка, а мальчишка с Никитского бульвара, веселый, озорной, всем наукам предпочитающий одну-единственную — футбольную. Во дворе, да и на всем Никитском плюс Гоголевский и Тверской бульвары не было вратаря лучшего, чем Генка Масловский. Он брал «мертвые» мячи, даже те, что летят в «девятку». И даже в канун школьных выпускных экзаменов разыскать его можно было не дома, не в библиотеке, а на спартаковском стадионе в Тарасовке. Там тренировался сам Акимов, а как же упустить возможность поглядеть на него, перенять, так сказать, опыт. Что же касается экзаменов, то, как выяснено, к ним удобно готовиться и в электричке, когда едешь из Москвы в Тарасовку и из Тарасовки в Москву. А через месяц Генка Масловский ушел на войну и возвратился с войны инвалидом второй группы, раненный в рукопашном бою под Ржевом, с солдатским орденом Славы. Потом — институт, преддипломная практика в Саянских горах, Волго-Дон…