В Кривом Роге то и дело слышишь:
— Я работаю на гоке.
— А вы гок наш видели?
Часто добавляют к этому слову еще одну букву: ю или и или ц. А то сразу две: нк. При ю терпимо, при и тоже: ЮГОК, ИГОК. Но попробуй выговорить НКГОК или ЦГОК. А криворожцы привыкли, с удовольствием выговаривают и любят пощеголять этими названиями.
Гок — горнообогатительный комбинат. А с добавкой: Южный, Новокриворожский, Центральный, Ингулецкий. Первый действует, второй строят, два остальных в проекте.
Комбинат — это рудник и три фабрики: дробильная, обогатительная, агломерационная.
Рудник открытый: карьеры, забои — на ветру, под солнцем. Взрыхленная, вздыбленная экскаваторами земля. Если не поддается, если скала — рвут. Взрывчатку закладывают в шпуры, скважины, пробуренные в скале. Скалу буравят огнем, струей раскаленного газа, вылетающей из сопел. Это по-крепче любого долота. Так и называется: огневое, термическое бурение.
Земля после взрыва оседает, падает, рушится. Вот это поле, возле которого я стою, долго, говорят, шевелилось после того, как его взорвали. Будто шла по нему мелкая-мелкая, похожая на морскую, зыбь. Глянули: змеи. Сотни змей, потревоженных взрывом. Ползут, цепляются за гусеницы машин, виснут на ковшах. Сутки длилась битва экскаваторщиков со змеями…
Руду вывозят электропоезда и самосвалы. Пункт назначения— дробильная фабрика. Что о ней? Операция ясная и в этой своей ясности беспощадная: раздробить, смолоть, истолочь. Будь любезна — в порошок! Только в таком виде можно проникнуть к источнику обогащения, к сепаратору. Очищение руды от примесей похоже на сепарацию молока, когда отделяют сливки. Но молоко не подвластно магниту. На обогатительной же фабрике это главная сила. Из перемешанной с водой размельченной руды магнит притягивает на ленту частички, содержащие железо. Остальное в отвал, «в хвосты», как говорят обогатители. А путь руды еще не закончен. Домна не примет ее в порошке. Порошок выдует в трубу. Необходимо обратное превращение — из — песка в куски, в спеченные брикеты, в агломерат. Но это уже забота другой фабрики комбината — агломерационной.
В моем изложении убраны детали, подробности, убрано все мясо, оставлен один скелет процесса, его схема, да и она весьма приблизительно передает лишь сущность дела. Обогащение руд — процесс сложный, тонкий и не очень дешевый. Но стоит затратить средства, время и силы, чтобы к тем миллионам тонн богатой руды, добываемой из земных глубин, добавить еще миллионы бывшей бросовой, никудышной, чудесно превращенной человеком в столь же богатую железом. Это неоценимо выгодно даже для Криворожья с его запасами различных руд. А там, где есть только бедная — сколько таких мест! — это просто спасение, единственный выход…
Рудник и фабрики я видел на Южном комбинате. НКГОК был в лесах, в монтаже. И я не знаю, как его назвать — строящимся или действующим? Когда я был там, он строился. Когда писал эти строки, передо мной лежала «Правда» с сообщением на первой странице: «Новокриворожский горно-обогатительный комбинат дал первую продукцию». Когда готовлю эту книгу, знаю: пущены уже и Центральный и Ингулецкий… Попробуй в наше время поспеть за событиями!
Новокриворожский построен комсомольцами. Он и назван — имени Ленинского Комсомола. 4000 дивчин и хлопцев собрались из городов и сел девяти областей Украины, которые шефствовали над стройкой. Среди винничан я встретил однофамилицу области — Валеру Винницкую. Она рассказывала мне, как всем классом решили ехать в Кривой Рог, а на вокзал пришло восемь, остальных не пустили родители, и как стыдно было ей, старосте, перед товарищами из обкома комсомола; правда, потом и другие подъехали. Рассказывала, как подружка ее Лида всю первую неделю каждый вечер упаковывала чемодан, чтобы уехать, и каждое утро распаковывала, чтобы идти на работу, а теперь, через год, «смеется за это». Как ходил по стройке здоровенный парень руками размахивал и канючил (Валера очень картинно его изобразила): «Що це за работа? Мени бы молота в руки — а то грайся кирпичиком…»
— Сбежал. Думаете, молот взял в руки. Ни! Культбезработником где-то в доме отдыха…
Рассказывала, как затвердевали у них мозоли на ладонях и как твердели их характеры. Так и сказала: твердели характеры, и это выдало в ней агитатора и редактора стенной газеты.
А я подумал, что тут, на строительстве, тоже происходил процесс обогащения, и еще более сложный. Обогащение человеческих душ. Тоже шла в отвал, «в хвосты», пустая порода и выкристаллизовывалось настоящее железо.
На последних страницах украинского блокнота я записал эпизод, далекий, казалось бы, от темы этой книги. И все же решаюсь предложить его читателю.
Мой маршрут заканчивался в Запорожье, на «Запорожстали».
В.мартеновском цехе у меня есть знакомый — сталевар Гриша Пометун. Мы не виделись лет пять, теперь ему за тридцать, и его надо, наверно, величать Григорием Константиновичем. Тем более что он уже не сталевар, а мастер, да еще и Герой Социалистического Труда. Не заважничал ли?
Нет, остался Гришей. Сидим в приборной будке. В окно видны все три мартена, которые под началом у Пометуна. Говорит мне «за жизнь», а сам то на приборы, то в окошко поглядывает, за печами следит. Что нового? Две печки в цехе новые. Большегрузые. Кислород? Нормально с кислородом. Давали прежде только в факел, а теперь и в ванну. Самая последняя новость — природный газ из Шебелинки! Вместо доменного и коксового. Холодный природный газ. Без подогрева, без добавки мазута. Пока на одной печи, на «десятой». Не три, а четыре, даже пять плавок дает в сутки… Дома как? Нормально и дома. Вторая девчонка подрастает. Старшей нынче в школу, Шура сейчас не работает. Девчонками командует. Ну и мужем заодно…
Не понравилось что-то Пометуну на приборах, выбежал из будки. Я увидел в окошко, что он заметно прихрамывает. Вроде у него раньше этого не было.
Вернулся.
— Извините. К печи бегал. Сталевар в санаторий уехал, ногу больную лечит. А за него первый подручный. Молоденький. Волнуется…
— Гриша, а у вас тоже что-то с ногой?
— Да пустяки… Случай тут маленький вышел…
…Шла к концу ночная смена. И Пометун, работавший тогда сталеваром на «семерке», заканчивал кормление печи — завалку шихты. Завалочная машина протолкнула в огненное жерло и опрокинула уже не один десяток корыт с ломом. Чего только не было в этих корытах или, как их называют плавильщики, мульдах! Железо, честно послужившее человеку, завершает на рабочей площадке мартена свой век, чтобы, возродившись в печи, начать новую жизнь, новую службу.
Любит Гриша Пометун задуматься о судьбе вещей, которые попадают к нему с шихтового двора, любит молча побеседовать с ними. «Здравствуй, плужок-дружок, крестьянский помощник! Земной поклон тебе, работяга. Куда попадешь теперь? А вдруг трактором в мою Ильинку?.. Ох, ты, бедолага, автомобильный мост! Где же это тебя так изуродовало? В какую передрягу угодил ты вместе со своим хозяином, зевавшим за рулем? Ничего, был мостом, станешь у нас в прокатке листом и тоже автомобильным, и еще в хорошие руки попадешь… А ты, пылесос, тоже лезешь в большие? Хотя и тебе досталось немало. Наглотался пылищи-то. Давай, давай в переплавку! Авось, выпадет тебе чистая стезя»…
Сразу после войны шли в мартен почти одни трофеи-калеки: соженные танки, разбитые пушки. Возможно, как трофейная прошла через Гришины руки и та, что убила его батьку в Берлине. Убила за три дня до Победы. Он там и лежит, отец. Война уходит все дальше в прошлое. Поток искалеченного вооружения давно иссяк. Лишь изредка попадется в шихте какой-нибудь залежавшийся «вояка»…
Машина опрокинула последнее корыто. Машинист махнул рукой Пометуну, стоявшему у пульта управления. Нажим рычажка, и заслонка опустилась, прикрыв завалочное окно. Рвется в щель пламя. Плавка началась! Гриша глянул на часы. Без пяти семь. Скоро и утренняя смена начнет подходить. Встречаем ее нормально. Выдали скоростную, анализ из лаборатории отличный. И завалочка прошла неплохо. Надо только поглядеть, не осталось ли чего-либо из лома на пороге печи. Он должен быть чистым, сухим. Тихонечко насвистывая какой-то веселый мотивчик, идет Гриша к своей «семерке». Опустил очки с козырька, вглядывается.