— Хорош череповецкий кокс! Серы в нем минимум, а это очень важно для доменного процесса. И прочный, большие давления выдерживает в домне. А экономичный какой! На тонну готового чугуна идет чуть побольше полтонны кокса. Нигде нет такого. Лучший он в стране…
Гордись, «королек»!
Из коксохимического цеха нам — в доменный. По дороге — бассейн, похожий на плавательный. «Берега» из белой плитки, и площадка вроде как для стартов, только без тумб. Но здесь не стартуют, этот бассейн не для плавания. Это поле боя. Пусть вас не обманывает недвижная водяная гладь. Там, на глубине, идет кровопролитнейшее сражение, невидимое простому глазу. Там схватка микробов с фенолами! Что такое фенолы? Химические соединения, которыми полна вода, прошедшая через коксохимические батареи. Она стекает в реку, неся гибель рыбе. Рыбка от фенолов сразу брюшком кверху. Это беда для рек, от которой долго не могли избавиться. Фенолы были неуловимы, неистребимы. Где отходы коксохимии, там жизнь в реке умирает. Такая угроза нависла и над Шексной, над Рыбинским морем. Оно бы превратилось в «безрыбинокое», если б не биологи. Они нашли наконец управу над фенолами. Микробы! Семейство микробов, безвредных для человека и несущих смерть фенолам. Взращенные в особой среде, микробы эти бесстрашно набрасываются на врага, заглатывают его, пожирая. При этом и сами гибнут. Но схватка в бассейне не утихает. На смену героически гибнущим микробам из специального питомника поступают все новые и новые отряды бойцов, дружинников. Фенолам некуда деться, им нет спасения. Вода чиста! Рыбе спокойно плавать, человеку — ловить ее!
Миновали бассейн, подошли к домнам.
— Оглядитесь, — говорит мне Михалевич, — нравится вам здешний заводской пейзаж? Чувствуете разницу по сравнению с другими заводами? Неужели не замечаете? Надо быть наблюдательным человеком. Где железнодорожные пути? Нет железнодорожных путей. А мотовозы пересекают вам дорогу? Где вагоны с рудой? А грейферные краны? Все: и агломерат и кокс — на транспортерах, на конвейере. Все в закрытых галереях, в туннелях, на эстакадах. Это понять надо, батенька мой, и оценить!
В доменном на пороге «бытовки» гостей встречает заместитель начальника цеха, человек средних лет с широким грубоватым лицом, с чуть воспаленными, как у многих доменщиков, веками, неулыбчивый, пожалуй даже мрачноватый, но тем не менее сразу же всем понравившийся. Он на первых же минутах повел беседу легко, естественно, словно она уже шла, прервалась почему-то и снова возобновилась. Это был разговор специалиста со специалистами, металлурга с металлургами, но и мне во многом понятный. Когда я слышу часто упоминаемое слово «кипо» («Какой у вас кипо?» «Кипо довольно высокий…» «И как же вы достигли такого кипо?..»), я знаю, что оно означает. Это альфа и омега для доменщиков, это их денная и нощная забота, это… Извольте расшифрую: коэффициент использования полезного объема доменной печи. Чтобы получить всякий коэффициент, нужно непременно что-то на что-то делить. В данном случае кубометры объема на тонны выданного домной чугуна. Кубов, скажем, 1000 и тонн 1000. Каков кипо? Единица. Но так бездарно наши доменщики не работают. У них тонн всегда больше, чем кубометров, и коэффициент меньше единицы. Знаете, какой кипо у череповецких доменщиков? 0,54! Восклицательный знак не зря поставлен, хочется его повторить: с каждого кубометра объема печей здесь берут чуть не две тонны металла! Такого еще и магнитогорцы, испытанные мастера и чемпионы кипо. не добивались. Обошли их северяне, среди которых, впрочем, немало бывших магнитогорцев.
Вот и заместитель начальника цеха магнитогорец. Мне сообщил об этом шепотом Георгий Францевич. Спрашиваю фамилию.
— Кайлов. Валентин Дмитриевич Кайлов.
Фамилия довольно редкая, но что-то в моей памяти связано с ней. Что же? Он из Магнитогорска… Вспомнил. О человеке по фамилии Кайлов рассказывал мне как-то знаменитый горновой «Магнитки» Митя Карпета. Разговор зашел о мастерах, какие они бывают, мастера. «Одного, — сказал Митя, — добрым словом не вспомнишь, другой, как брат. Был у нас тут подсменный мастер Кайлов. Молодой, а домну знал не хуже Шатилова или Савичева, а эти — боги в доменном деле-то. К тому же он был не сменный, а подсменный, «выходных» мастеров на печах подменял. Это труднее, каждый день на другой печи, быстро надо приноровиться, сориентироваться. Я рад был, когда попадал в смену к Кайлову и хотел уже сам переводиться в подсменные горновые, чтобы все время вместе с ним работать. Спокойный, справедливый человек. Жаль, уехал… Страшная, понимаешь, беда свалилась на человека. Жена стирала и поставила на табурет ведро с кипятком. А около мальчишечка ихний играл, задел ножкой, и ведро с кипятком на себя. Вот горе! Кайлов и так-то был молчалив, а тут совсем умолк. Приходит на работу, дело делает, но молчит. Осунулся, глаза горят. Не пьет ли, думаем, с горя? Зашли как-то с ребятами к нему на квартиру, а он весь в мелу, в гипсе. Кругом арматура, цемент. Жена говорит, как с кладбища вернулся, покоя не знает, почти не спит, все свободное время памятник сыну лепит. Постамент уже готов, теперь принялся за фигурку мальчугана… Вы не были на нашем кладбище? Там надо всеми памятниками и крестами — мальчишечка крохотный. Видать только-только научился ходить, нетвердо еще за землю держится. Мимо того памятника без слез не пройдешь. Сынишка это Кайловых, Сашок. А сами они, Кайловы, уехали недавно в другой город…» Так рассказывал мне когда-то Митя.
Но, может быть, это другой Кайлов? Тот самый. Позже я побывал у него дома, познакомился с его женой, с Танюшкой и Васильком, которые появились у них после Саши… Валентин Дмитриевич показывал мне свои картины, рисунки, эскизы памятника. В юности он собирался не в металлурги, а в художники, но совсем не жалеет, что сложилось иначе, потому что, став художником, он не был бы доменщиком, а став доменщиком, продолжает быть и художником…
Я отвлекся и должен вернуться в «бытовку», в контору цеха, где Кайлов беседует с гостями. Но их уже нет там. Разве доменщик усидит в конторе! Тянет его к печам, к приборам, он спешит в пирометрическую, в этот полевой штаб цеха, придвинутый к самому эпицентру сражения. И хотя бой рядом, вокруг, за стеной, эта комната — тишайший уголок. Но тишина в ней не мертвая, она живая, наполненная кипением и страстями. Прислушайся: приборы тихонечко потрескивают, позвякивают, пощелкивают, во все глаза следя за домной, за каждым движением у нее «внутрях», за каждым ее вдохом и выдохом. Невесело ей, наверно, матушке, под неусыпной слежкой у этих безжалостных доносчиков! Когда я стою в пирометрической около приборов, кажется, мне, что они не только про домну, что они и про меня все знают…
— Смотрите, — говорит Георгий Францевич, показывая на приборы, — какой у домны ровный ход! Как ровнехонько лежит в печи шихта. Как плавно опускается вниз. А навстречу— поток газов, сильный, ровный, проникающий во все щелочки, обволакивающий руду со всех сторон… Есть любители работать на рывках, на бросках. Больше кокса! Больше воздуха! Дуть, дуть, дуть… А печь уже задыхается, уже «кровью харкает». Шихта зависает, на стенках наросты. Аврал, полундра! Шум, бум, тарарам… А тут совсем другой стиль, перенятый у магнитогорцев, у кузнечан, развитый и отшлифованный до блеска. Умная, спокойная работа. Конечно, надо поклониться в ножки Оленегорску за отличный концентрат руды, Воркуте за великолепный коксующийся уголь. Но любую хорошую руду, любой уголь можно испортить. А вот прибавьте к ним высокую технологическую дисциплину… Говорят, здесь народ северный, холодный, осторожный. Но поглядите, какое они Давление держат под колошником, какая у них температура дутья. Это ж сверхрежимы, это ж технологический героизм. Значит, руда плюс кокс, плюс дисциплина, плюс геройство. В итоге — ровный ход…