Кара Уилсон
От судьбы не уйдешь
Пролог
Самолет с ранеными появился сразу после восхода солнца. Персонал девяносто первого эвакогоспиталя в Хыннаме ожидал их.
Был сезон муссонов, и, по правде говоря, дела шли довольно вяло. Военные действия почти прекратились. Но самолеты все еще прилетали. Они появлялись из утреннего тумана то с севера, то с запада, то с юга. Солнце, пробиваясь сквозь тучи над Японским морем, бросало багровый отблеск на их серебристые фюзеляжи.
Бригады первой помощи, чтоб меньше мокнуть, ждали в помещении до последнего момента. Было непонятно, куда девать новых раненых. В бараках из гофрированного железа, вытянувшихся вдоль скалистого берега океана, уже не было места.
В сезон муссонов всегда все идет вкривь и вкось.
Как только самолет приземлился, бригады бросились выносить раненых, укладывать их на каталки и перевозить в госпиталь. Часть из них находились в забытьи. А кто был в сознании, стоически переносил транспортировку. Их лица морщились, но никто не стонал, не просил о помощи. Лишь один, одетый в форму морского пехотинца, с перевязанной грудью и головой, неожиданно заговорил. Сестра не видела его глаз, закрытых повязкой, но губы молили так страстно и так убедительно, что она невольно вслушалась в смысл роняемых им фраз:
— Мой радист… Подберите моего радиста, я могу подождать. Заберите его… он был близко от меня… Пожалуйста… Он тяжело ранен, очень тяжело. Заберите Смитти! — Он шарил руками, пытаясь найти руку сестры. И тогда она сама взяла его за запястье.
— Успокойтесь, сержант. О нем позаботились, — сказала она, нащупывая пульс.
Закатив каталку в приемный покой, сестра склонилась над раненым, чтобы снять промокшую от крови повязку, и невольно отметила, что он хорошо сложен, высок, мускулист и, должно быть, красив. Во всяком случае, открытая ее взору нижняя часть лица сержанта была безупречна: волевой подбородок, четко очерченные губы, чистая кожа.
Сняв последний слой бинта, она невольно вздрогнула от вида его кровоточащих ран. Ее голубые глаза на мгновение расширились, как от боли. Бедный, бедный…
— Вы долго пробирались через это рисовое поле? — с состраданием спросила она.
— Всю ночь, — прохрипел сержант. — Нас подобрали, но я потерял его… Не беспокойтесь обо мне, я в порядке. Найдите Смитти… Пожалуйста… Найдите мне Смитти. Я хочу видеть его.
Двери хлопнули. Сестра подняла глаза. Санитары катили последнюю каталку. Она по опыту знала, что последними привозят либо тех, кто не нуждается в срочной помощи, либо тех, кому она больше не понадобится вообще.
— Его приятель, — кивнув на сержанта, тихо промолвил поравнявшийся с ней санитар.
Раненый встрепенулся, крепко сжав руку сестры:
— Это он? Это Смитти? Что с ним? Не молчите!
А каталка уже скрылась за перегородкой, отделяющей мир живых от царства мертвых.
— Нет, это не он, — солгала она и, подозвав санитара, приказала: — Эй, Хвастун, тащи скорее прибор для переливания крови, ему нужна четвертая группа. Думаю, что во время операции этому парню понадобится кислородная подушка и хорошая доза антибиотика. Позаботься обо всем и скажи доктору Шефферу, чтобы он поторопился.
То, что увидела сестра под бинтами, наводило ее на мысль, что этого парня будут резать сейчас вдоль и поперек. Если он выдержит все это — останутся пустяки: доктор Шеффер очистит его легкие от крови и гноя, и он станет как новый. Вот только лицо… Почему-то ей было невыносимо трудно снять повязку и посмотреть, что же случилось с остальной частью его красивого лица.
На шее у сержанта висел какой-то медальон. Может, этот талисман ему поможет? Вряд ли — талисманы бессильны там, где отступают доктора.
— Сержант!
Его пальцы разжались. Она схватила тонометр, чтобы измерить кровяное давление. Но раненый перехватил ее руку.
— Черт побери, сержант, давайте без фокусов!
Он был сильным человеком. Впрочем, на войну больных и слабых не брали.
— Простите, я не хотел вас обидеть…
— Конечно, хотел, — огрызнулась она, отсчитав по тонометру пятьдесят на тридцать. Боже, да ведь он на пороге преисподней. — Эй, дайте скорее четвертую группу! — завопила она, накладывая жгут на руку. — Да скажите Шефферу, чтобы он немедленно шел сюда.
— Все… в порядке, лейтенант… — он начинал бредить. И его голос угасал вместе с жизнью.
Она стукнула его в подбородок, чтобы вернуть к действительности.
— Нет, не все в порядке, сержант! Вы останетесь со мной, слышите?
— Я… не могу… я…
— Вы у меня не умрете, мистер! Слышите? За смерть сержанта начисляют много штрафных очков, а у меня и так перебор.
Он улыбнулся. Ей-богу, он улыбнулся.
— Мне жаль подводить вас… но я очень… устал…
— Вы у меня не умрете!!
Ею вдруг овладело страстное желание вырвать этого парня из лап смерти. Она уже не думала о том, что четырнадцать часов на ногах, что конца смены не предвидится, что за окном беспрерывно льет дождь, а самолеты доставляют все новых и новых раненых, что за последние сутки через ее руки прошло несколько десятков кровоточащих тел, многие из которых навсегда скрылись за желтой перегородкой. Она не могла объяснить, чем именно встревожил ее этот больной. Но так получилось, и сестра не желала думать ни о чем, кроме его спасения.
— Вы меня слышите? — допытывалась она у него три дня спустя, когда он лежал в реанимации, терзаемый жестокой лихорадкой.
Каждый день в течение двух недель, когда сержант безвольно пытался ускользнуть в небытие, она била его по плечам и хлестала по щекам, спорила с ним и умоляла его, приговаривая:
— Вы не умрете, сержант, не умрете…
За эти две недели сержант не умер. А потом, когда следующая волна раненых затопила бараки из гофрированного железа и медсестра прикорнула у окна, не в силах устоять на ногах после двадцатичасового дежурства, его вывезли в Японию…
1
— Папа, папочка, как ты там? — звучал в телефонной трубке встревоженный голос дочери.
Майкл Джордан переложил трубку к другому уху и усилием воли заставил себя забыть про усталость, накопившуюся за пятьсот миль пути.
— Все отлично, Джина. Я в порядке.
— Тебя еще долго не будет?
Он задержался с ответом, обдумывая, как бы не сказать лишнее. Наконец нашелся:
— Столько, сколько надо. Скоро буду знать точнее. Пока я не вернусь — никаких вечеринок! — поддразнил он ее, отлично зная, как она на это среагирует.
— О, папа!..
Майкл ухмыльнулся. Так и есть.
— Я люблю тебя, девочка. Скажи Грэму, где я и что я позвоню тебе завтра утром.
— Позвони мне сегодня вечером.
— Я позвоню тебе сегодня вечером. — Обожаемая, бесконечно любимая дочь. Ему вдруг стало жаль беднягу, который в нее влюбится.
— Папа, прошу тебя, будь осторожен! — успела крикнуть она до того, как он повесил трубку.
Джордану стало приятно. Она тоже любит его.
— Буду, — просто ответил он. — До свидания, милая.
Майкл положил трубку и повернулся, чтобы получше рассмотреть здание, на поиски которого он потратил полдня. Старый колониальный дом с окружающей его верандой и букетом каминных труб живописно смотрелся среди огромных ив, дубов и ореховых деревьев на фоне зеленых лужаек.
Надпись на фасаде гласила: «Гостиница „Блэк Ривер“. Ночлег, завтраки и чаепития».
Майкл взглянул на часы. Пожалуй, время было ближе к чаепитию, чем к завтраку. Он не очень представлял себя в компании пожилых метресс с чашками веджвудского фарфора в руках. Но делать было нечего — он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Пора было завершать дело.
Это нахлынуло на него, когда он стоял, упершись руками в теплый черный гранит. Нахлынуло, когда он искал имя Смитти, стоя в военной форме, которую не надевал уже много лет, окруженный именами людей, выплывавшими из прошлого, словно полузабытые сны.
С него было довольно и кошмаров, и страхов, и внезапных беспричинных приступов ярости. Он многое приобрел в жизни — успешный бизнес, спокойное существование, обожаемую дочь. Но все это его перестало радовать с той самой минуты, когда он отыскал могилу Смитти, и война вновь с безжалостной яростью хлынула в сердце, обнажив незаживающие раны в его душе. Только один человек мог помочь ему. Поэтому он и начал свое паломничество, чтобы отыскать его и похоронить старые призраки. Чтобы замкнуть долгий-долгий круг и продолжить свою жизнь.