— По факту. — Он сказал «является». Мои родители были живы.
Все во мне хотело наброситься на него. Ни один хранитель не мог видеть эту гнилую оболочку гостиницы и не захотеть уничтожить ответственного за это. Он был мерзостью. Но я должна была поговорить с ним. Если я этого не сделаю, мы никогда не узнаем, почему все это произошло.
Мужчина повернул голову и посмотрел на лазурный океан снаружи. Мне была видна только узкая полоса его челюсти. Она была странного цвета, имеющего слегка лиловый оттенок.
— Нас двое, только ты и я. — Хорошо, мы установили, что он умеет считать. — Было больно, когда семя умерло?
Как он узнал о дите-гостинице? Должна ли я отвечать? Я решилась.
— Да.
Он кивнул.
— Все еще больно?
— Да. — Мне было больно каждый раз, когда я думала об этом. Большинство хранителей гостиниц так и не пережили смерть гостиницы, к которой они были привязаны. Несмотря на то, что наша связь длилась всего несколько минут, смерть той гостиницы чуть не прикончила меня. Мне очень повезло пережить это.
Он кивнул.
— Мне тоже было больно, когда я убил свою гостиницу. Смерть каждой гостиницы, которую я убиваю, причиняет боль. Боль нескончаема.
Каких гостиниц? Сколько?
— Почему?
Он не ответил.
— Зачем ты убил свою гостиницу? Она доверяла тебе. Она любила тебя. Почему ты предал ее?
Он повернулся ко мне, и я увидела нижнюю половину его лица.
— Спроси их.
Их кого?
— Других хранителей?
— Спроси их о Себастьене Норте. Спроси их, что они сделали. Как я страдал.
Да ладно!
— Как ты. — Его голос прокатился по куполу, превратившись в шипение. — Они тебе не сказали.
— Что они мне не сказали?
— Из всех нас, ты и я — единственные, кто выжил, познав боль. Она всегда с нами. — Он сделал паузу. — Я дам тебе один шанс. Забирай оборотня и уходи. Покинь свою гостиницу. Покинь свою планету. Не оглядывайся назад, и я приду за тобой последней.
— Зачем мне нужно покидать планету?
— Потому что я пожру ее. Каждую гостиницу, каждого хранителя, каждого ад-ала. Каждого человека.
В том, как он это сказал, была ужасная окончательность. Он не был зол, или обижен, или воинственен. Он просто констатировал факт.
Он не скажет мне ничего больше, пока я не найду с ним общий язык. Он сочувствовал мне, потому что мы оба пережили величайшую трагедию, которую может вынести хранитель. Если то, что он сказал, было правдой, он существовал в состоянии постоянного страдания. В нем должна была остаться хоть капля человеческих эмоций. Я должна была найти их и использовать. Мне нужно было знать, почему он это делал.
— У тебя была кошка?
Он не ответил.
— Я нашла кота, большого серого мейн-куна с зелеными глазами. На нем ошейник с инициалами «СН».
— Белод.
Ого, ничего себе. Это был его кот.
— Он все еще жив? Он здоров?
— Да. Если бы у меня был мой телефон, я бы тебе показала. Я сфотографировала его. Он ходит по гостинице, как ему заблагорассудится. Она открывает для него стены.
Голос мужчины был почти задумчивым.
— Он всегда так делал. Я нашел его во время грозы. Он был таким маленьким, что умещался в одной ладони. Это было 30 мая. Я помню, потому что на следующий день королевский губернатор Мартин сбежал из Трайона-паласа в Нью-Йорке, а мой отец открыл заветную бутылку виски. Это был мой первый глоток спиртного.
Трайон-палас находился в Нью-Берне, в Северной Каролине. Мой отец возил нас туда в гости. Мартин был последним королевским губернатором Северной Каролины, и он бежал в 1775 году. Я знала это, потому что папа помнил Мартина, и он ему не нравился. Черт возьми. Этот человек был ровесником папы.
— Почему ты ненавидишь моего отца?
— Я не знаю. Странник встал на пути. Он всегда встает на пути. Теперь ты на моем пути.
Итак, мы прошли полный круг.
— Я понимаю, что ты пытаешься пробиться к моей душе, — сказал мужчина. — Ты не найдешь ее.
— Я хочу понять, почему. Чего ты хочешь?
— Убить нас всех.
— Но какова цель? Должно быть, с тобой случилось что-то ужасное, но убийство всех не заставит тебя чувствовать себя лучше.
— Это не для меня. Я ничего не почувствую. Гостиницы и хранители не должны существовать. Я сотру их симбиоз с лица земли. Тебе не обязательно это понимать. Прими это как неизбежное и уходи.
— Нет.
Глубокий вздох эхом прокатился по куполу. Он повернулся, его мантия развевалась.
— Почему ты упорствуешь, создавая трудности? Прими мой подарок. Убирайся с моего пути, глупое дитя. Не попирай мой последний акт доброты. Больше ничего такого не будет.
— Когда-то ты был хранителем. Ты чувствовал связь со своей гостиницей. Они полагаются на нас. Они доверяют нам. Какие бы ошибки не допустили хранители гостиниц, какие бы преступления они ни совершили против тебя, гостиницы невиновны. Разве это ничего не значит для тебя?
— А почему должно? У меня отобрали мою гостиницу. Мою семью, мое лицо, они забрали все, и я оставлю их ни с чем. Я уничтожу каждую гостиницу в галактике, чтобы хранители гостиниц никогда больше не смогли воскреснуть.
— Но ты все еще чувствуешь боль. Ты все еще жаждешь этой связи. — Я указала на остатки комнаты на другом конце купола. — Ты привел сюда гостиницу, и теперь она умирает. Она гниет и страдает. Как ты можешь это терпеть?
Он повернулся ко мне лицом. Его бескровные губы растянулись, и он улыбнулся, показав острые конические зубы.
— Я привел ее сюда для тебя.
Что?
— Ты разве не замечаешь? Оглянись вокруг. Разве она не выглядит знакомо? Разве она не похожа на дом?
Я уставилась на полукруг прогнившего пола, скользкие стены, остатки гниющей мебели… Слева была кушетка. Плесень покрыла ее обивку, но кое-что от первоначального цвета осталось — веселый летний небесно-голубой с большими желтыми одуванчиками. Моя мать обила этот диван для меня, когда мне было семь лет. Я выбирала ткань. Наша собака, старый боксер, перегрызла его переднюю ножку, и следы укусов все еще были там…
Боже мой.
Я только сейчас поняла. Кривая лампа — мы с Мод опрокинули ее, когда она гонялась за мной по дому, и мы так и не смогли посадить абажур ровно. Мой старый стол. Остатки моего коврика.
Это была моя спальня. Это была гостиница родителей. Мой дом. Он разрушил мой дом. Он пытал нашу гостиницу.
Я отшатнулась от него, направляясь к гниющему полу и магии, которая ждала меня там. Она нахлынула на меня, пронзив мое сердце, и я почувствовала последние слабые импульсы «Магнолии Грин». Магия, которую я почувствовала, та, что так отчаянно пыталась коснуться меня, была жизненной силой гостиницы, вытекающей из ее умирающей сердцевины.
Его голос преследовал меня.
— Теперь ты понимаешь?
Я заставила свой рот двигаться сквозь боль.
— Да. — Я поняла.
— Это демонстрация моей силы.
— Это демонстрация твоего страха. — Я призвала свою магию и влила в нее свою боль. Я формировала и формировала свою силу так, как мог только хранитель. — Ты боялся моих родителей. Ты пытался убить их и потерпел неудачу, поэтому ты осквернил их гостиницу в своей бессильной ярости. Ты использовал ее страдания, чтобы убедить себя, что ты победил. И теперь ты боишься меня. Ты прошел через все эти трудности, чтобы предупредить меня, потому что в глубине души ты боишься. Ты прав, что боишься.
Он вздохнул.
— Да будет так.
Мужчина ударил своей белой метлой об пол. Скверна вырвалась из него скрученными темными потоками и впилась в стены, проникая в гостиницу, заставляя ее подчиниться. Деревянный пол задвигался, как бурлящее море, приближаясь ко мне.
Я погрузила всю свою магию в пол подо мной. Она прорвалась сквозь потоки и водовороты жизненной силы «Магнолии Грин», столкнувшись с извивающейся в них скверне. Моя сила пронеслась сквозь увядающую гостиницу, пронеслась сквозь ее ветви, корни, вплоть до ее поврежденной сердцевины.
Наши магии столкнулись. Связь возродилась в ослепительной вспышке силы. Налет скверны, которая пронизывала гостиницу, скользя по ее ветвям и душа ее корни, сгорела в одно мгновение, открыв чистое пространство между мной и ядром.
«Магнолия Грин» была моей.
Искаженный хранитель закричал. Его загрязненные потоки врезались в меня, сотрясая гостиницу, пробивая мою защиту, каждый удар посылал мучительный толчок через нас обеих.