Матвей шагнул к полосе.
Под вечер, посадив на плечи Микешу, он отправился в деревню.
Хрустело под сапогами прошлогоднее жнивье, затихал вдали рокот тракторов, чистые девичьи голоса подняли над лугами раздольную, тягучую песню.
Матвей зашагал колким костбищем, держа за ноги сына, сидящего на плечах, и улыбался.
От березовой рощицы двигался навстречу высокий человек, вымеривая саженным угольником землю и ставя вешки. Матвеи сразу узнал его и крикнул:
— Здоров, лейтенант!
— Матвей!
Кинув на землю неуклюжий деревянный угольник, Родион бросился к Русанову.
Матвей опустил Микешу и заключил Родиона в крепкие объятия. Странно как! Раньше будто бы и не очень дружили, а сейчас, после стольких лет разлуки и всего, что им пришлось пережить, они встретились, как родные.
— Давно? — спросил Родион.
— Да вчера вечером… А сегодня вот уж на пашню подался, не вытерпел! Чего это ты мастеришь? — Матвей кивнул на вбитые в землю колышки.
— Участок для своего звеня размеряю. — Родион оживился и вдруг пристально уставился на товарища: — Слушай, корешок, давай ко мне в звено, а?.. Мне как раз одного человека не хватает! Неужели мы, фронтовики, не сможем себя показать?!
— Это ты верно говоришь, нашего человека только разжечь — он себя покажет! — сказал Матвей и, помолчав немного, добавил с тихой раздумчивостью: — Я вот по железной дороге ехал и от самой границы примечал: народ с жадностью за дело берется…
— Истосковались по работе, — заметил Родион.
— Это тоже правда, но одной тоской всего не объяснишь, — Матвей покачал головой, — тут что-то еще другое есть!.. Жизнь-то после войны не легкая у людей, а погляди, чего делают: где землянки дымили — деревни выросли, где одни развалины были — полгорода!.. И все куда-то спешат, торопятся, аж завидно делается!.. Вот ты мне после всего этого и скажи: а почему мы до войны в своем хотя бы колхозе не так рвались до всего? Река горная рядом, а электричеством мало пользовались, лес кругом, я строили тоже мало! И нельзя сказать, чтоб ленились — работали крепко, хлеба вдоволь было… Или сытой жизнью были довольны и мозгами не хотели шевелить? Народу было больше, а развороту такого, как сейчас, не было… Чудно!
— Молодые были. — Родион улыбнулся, словно вспомнив о чем-то своем, заветном и дорогом. — А теперь вроде повзрослели, что ли…
— Выходит, вся страна возмужала?
— Выходит так. — Родион чиркнул колесиком зажигалки, в зеленоватой расщелинке, как в цветке, заворочался мохнатый оранжевый шмель огонька; загнав шмеля под медный колпачок, Родион опоясал себя ленточкой дыма.
— Я дорогой много обо всем этом думал, — тихо сказал Матвей. — Мне кажется, что до войны нам многое легко давалось! А как попробовали у нас отнять то, без чего мы своей жизни не мыслим, мы все свое, советское, стали пуще ценить. Немалой кровью за свою свободу заплатили! И, наверно, всем людям хочется, чтоб наше еще лучше, краше, сильнее было, чем везде.
— Оно ведь всегда так, — весело подхватил Родион: — что с бою возьмешь, дороже всего на свете становится!
— Это уж точно! — согласился Русанов и снова поднял на плечи Микешу. — Заходи попозднее, лейтенант.
— А как же насчет звена?
— Ну, вот там и это дело обмозгуем!.. Отойдя несколько шагов, Матвей вдруг спохватился и негромко крикнул вдогонку:
— Непременно чтоб с женой!
Слышно было, как Родион остановился, переступил с ноги на ногу, помолчал и, наконец, глухо, точно в кулак кашлянув, ответил:
— Там видно будет.
Матвей постоял, думая, что Родион что-нибудь скажет еще, но так и не дождался.
За горами тлели последние угольки заката, в распадок медленно натекала вечерняя синь.
— Тятя, огни видать! — закричал Микеша.
Но Матвей, сколько ни напрягал глаза, ничего не видел. Сын сидел на его плечах и, конечно, видел дальше.
С бугра открылась и Матвею заплескавшая огнями деревня. Но сегодня огни казались ему обжитыми и родными.
У ворот он снял Микешу и следом за ним, не торопясь, но волнуясь, поднялся по ступенькам крыльца.
Дома была в сборе вся семья. У печки сидел отец и чинил бредень, копошась темными корявыми пальцами в тонких, как паутина, ячейках; за столом склонился над книжкой старший сын — русоголовый, сосредоточенный; рядом с ним сидела Ксеня и, высунув алый кончик языка, старательно писала что-то в тетрадке.
«А где же Фрося?» — подумал Матвей и застыл у порога.
Из горенки, сверкая монистами, вся в обновках, вышла Фрося и тоже замерла, глядя на него и улыбаясь.
И тут Матвеи заметил, что все оторвались от своего дела и смотрят на него.