Тропинка прыгала по заросшему травой склону, среди колючего, жалящего кустарника, карабкалась на кручи, манила в дремучую, темную, полную сдержанного шума чашу.
Груня задыхалась, хватая рассеченными, солеными губами густой, прогорклый от полыни воздух. И вдруг споткнулась о сплетения корневищ и со всего разбега стукнулась головой о ствол.
Резкая боль подсекла ее, и Груня упала. И тогда показалось ей, что порыв ветра сорвал с деревьев черные и красные листья, закружил в бешеных вихрях, наполняя свистом и шорохом низкий лесок. И вот уже, закрывая небо, колыхался среди черных стволов последний, огненный лист. Он легко коснулся ее лица, прикрыл отяжелевшие веки.
Когда Груня пришла в себя, вокруг стояла душная, предгрозовая тишина. Казалось, все на земле замерло, вытянулось, окаменело: черные резные листья над головой, жесткая трава у щеки, чугунно-тяжелые стволы сосен.
«Почему я здесь лежу?» — со страхом подумала Груня. И вдруг все вспомнила и, сжав голову руками, присела, задумалась…
Впервые она подумала о Родионе с холодной ясностью, и за то, что он заставил ее пережить, Груня возненавидела мужа. Ей стало нестерпимо стыдно за него, за его ложь. Она припомнила день приезда Родиона, ласки его казались теперь притворными, вынужденными, и недавняя обида сменилась в ней жгучим презрением.
Чувствуя тупую боль в пояснице. Груня поднялась и прислонилась к сосне. Кружилась голова, саднило лицо и руки.
«Как тихо!» — подумала она и в ту же минуту услышала знакомый с детства ворчливый шум реки. Казалось, кто-то огромный припал к воде и жадно, взахлеб лакает ее.
Груня хотела заставить себя не думать о Родионе; но одним желанием вытравить его из памяти было невозможно. Как ни убеждала она себя в том, что он не стоит того, чтобы страдать из-за него, и что она ничем не заслужила такого надругательства, горечь не рассасывалась. Лишь бы выдержать, устоять, не поддаться противной, опустошающей слабости!
— А вот не сломишь! Не сломишь! — крикнула Груня, оттолкнулась от дерева и пошла, положив руку на нежную впадинку у горла, там, где, как пойманная в силок птичка, трепетно бился пульс.
Глухо прокатился гром, словно где-то вдалеке прогрохотала по мосту порожняя телега, я сразу стало очень тихо.
Груня все тверже ступала по тропинке, речная прохлада ополоснула ей лицо. С шорохом осыпались под ногами камешки и далеко внизу булькали, падая в воду.
Нежданно забитое черными плахами туч небо расщепила молния, и на мгновение стало видно все вокруг: и ощетинившиеся лесами горы, и всклокоченная грива водопада, и домик электростанции над плотиной.
Снова залила все тьма, и была она такой густой и плотной, что стало больно глазам. Сильный ветер опахнул Груню, черные сосны на круче зашумели, злобно забормотала внизу река.
«Как бы не прибило пшеницу», — Груня нерешительно постояла на обрыве, потом круто обернулась и торопливо побежала к деревне.
Ветер гнул чуть не к самой земле тополя, молнии раздевали дрожащие от страха березки, из деревни доносились отрывистый лай собак и рев разбуженной скотины.
Острая трава хлестала. Груню по ногам. Запыхавшись, Груня присела, сняла туфли и снова побежала.
«Неужто не пронесет? — с тоскливой томительностью думала она, глядя на тучи. — Ну, что же там, что? Не град ли?»
Но по-прежнему неторопливо и глухо перекатывался гром, трава стлалась под ноги, листья на деревьях метались, как птицы, готовые сорваться и нестись в ненастную темень.
У переброшенной через реку лесины Груня остановилась. Она должна вернуться на участок! Надвигавшаяся гроза гнала ее туда, словно одно ее присутствие могло предотвратить беду.
Балансируя, качаясь над пенным потоком, Груня перебралась на другой берег и, спотыкаясь о пеньки, падая, побежала опушкой вырубленной рощи. Она избила до крови коленки, но не чувствовала боли.
Брызнули в лицо первые капли, и не успела Груня забежать в рощицу, как дождь начал остервенело клевать широкие лопухи, и вдруг выросла густая, непроходимая чаща ливня. Земля вздрагивала под ногами, не унимался гром. А небо продолжало раскалываться, бросая в проломы бешеные водопады ливня.
Груня выскочила из рощицы и побежала по полю, вдоль своего участка. Дождь сек ее лицо, бичами хлестал по плечам, а она все бежала и бежала, скользя по раскисшей тропинке.
Шалаш из ветвей трепало, точно пугало на огороде.
Как взбаламученное море, вскипала под ветром пшеница, мертвенно-зеленая под вспышками молний. Град прибил с краю несколько колосков, и Груня бросилась поднимать их, выпрямлять. Но белые кони ливня табуном ворвались в пшеницу и мяли ее.