Родион стоял, почти не дыша. Мечтательно улыбался Ваня Яркин и, не сдерживая своего восторга, то и дело кричал: «Вот здорово!» — и оглядывался на товарищей. Спокойно и задумчиво слушал рассказ Матвей Русанов. Теребил куцую бороденку дед Харитон. Гордей Ильич бросал в души жадно слушавших его односельчан те чудесные семена, которые, дав всходы, заставят людей смотреть далеко, на много-много лет вперед.
— Народ у них там отменный. Книгу любят страсть как! Не поверите, на работе — в животноводстве ли, в огородничестве, в полеводстве ли, в ремесле каком — у каждого звеньевого, бригадира специальная книжечка всегда под рукой или справочник. Чуть заминка какая — сейчас первым делом заглядывает в книжечку, что она посоветует. Библиотека у них богатая. И все люди к науке тянутся. И немудрено, никого дома свой огородик не связывает, а как вечер, колхозный радиоузел объявляет: «Товарищи, через полчаса в Доме культуры будет просмотр кинокартины». Или там лекция, или спектакль… И все идут туда, ума-разума набираются, веселятся.
Гордей Ильич замолчал. На поляне было тихо. По-прежнему полыхал костер, бросая на возбужденные лица косарей веселые, трепетные блики; фыркали невдалеке стреноженные кони, тоненько звякая колокольцами.
— Что ж, я думаю, что и мы так можем… — после долгого молчания тихо проговорил Матвей Русанов и глубоко вздохнул. — Растревожил ты нас, Гордей Ильич, распалил!.. Не знаю, как другие, а я так сон надолго потерял.
Родион почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись, увидел Ваню Яркина. Тот заговорщицки подмигивал ему. Они отошли в сторонку.
— Давай расскажем Гордею Ильичу о подвесной дороге, — тихо сказал Яркин.
— По-моему, еще рановато, — зашептал Родион. — Надо как следует подготовиться, продумать все до мелочей…
— Ничего, продумать мы еще успеем! — горячо возразил Яркин. — А сейчас время самое подходящее, не надо зевать!..
Родион помолчал, прислушиваясь к порывистому дыханию товарища.
— Ну, ладно, — медленно, тихо, словно решаясь на очень смелый, ответственный шаг, проговорил он. — Только знаешь… ты пока не говори обо мне: а вдруг не доверят и из-за меня все рухнет?..
— Вот чудак! — Яркин рассмеялся и шагнул к парторгу. — Гордей Ильич, мы вот задумали с Васильцовым построить подвесную дорогу…
Он вынул из кармана записную книжечку я спокойно, деловито рассказал о преимуществах подвесной линии, о том, какую помощь она окажет колхозу, сколько освободит рабочих рук.
Родиону казалось, что ответа парторга ждут все притихшие косари, а не только он один.
— Что ж, дело стоящее, — сказал Гордей Ильич. — И если за него браться, то надо, чтоб к уборочной подвесная была готова. Двоим вам не под силу, конечно, будет. Выделим несколько человек в строительную бригаду и, не мешкая, начнем… Сумеете?
— Сумеем, Гордей Ильич! — азартно сказал Родион, он весь дрожал от волнения, лицо парторга словно расплывалось у него перед глазами. — Все силы положим!
— Ну, смотрите. Деритесь за свое слово! Посоветуемся с правлением, с нашим министром финансов Кузьмой Данилычем. Составляйте расчет и приступайте.
— Спасибо! — тихо я взволнованно сказал Родион.
Он не замечал, как в нескольких шагах от него, прислонясь к телеге, стояла Груня я внимательно, испытующе, без улыбки смотрела на него.
Глава тринадцатая
Июль с невиданной щедростью забрасывал цветами луга и нагорья; ярко-оранжевыми полосами горели жарки, издали казалось, что кто-то поджег траву и огонь все шире захватывает луговину; малиновым кипреем заливало пустоши; пенились в логах пахучке букеты белоголовника; качались синие султаны прикрыта, розовые раструбы мальв; на косогорах, у подножья, золотистыми наконечниками вспыхивали «царские свечи».
Над цветочной пестрядью тек душноватый, медвяный воздух, кружил голову запах дикого миндаля, истекала сладостным ароматом сомлевшая на солнце малина; в нежных чашечках ворочались пчелы, вымазываясь в желтой пыльце, под тяжелыми бархатистыми шмелями гнулись тонкие стебельки.
Холмы вокруг распадка захлестнуло зеленью; горы накатывали по вечерам волны горьковатого хвойного настоя; безудержно гомонили птицы.
Казалось, радоваться бы да радоваться! Но на душе у Груни было тоскливо и пусто, как в оголенном непогодой осеннем лесу. Она видела, что Родион жадно взялся за новую работу и отдавал ей все время. От фермы до тока уже выстраивались желтые крестовины столбов, похожие на букву «А», с рассвета до позднего вечера доносились оттуда перестук топоров, визг пил, протяжные крики: «Еще разик! Еще раз!» — галдеж вездесущих ребятишек. Домой Родион являлся редко, спал на сеновале и утром, затемно, отправлялся в бригаду. Груне казалось, что он избегает ее. Она сама не знала, о чем они будут теперь говорить после той памятной встречи в лугах. Ей хотелось, наконец, освободиться от тягостной мучительной неустроенности, и в который раз она твердила про себя: «Надо на что-то решиться, и тогда станет легче, непременно станет легче!»