Он ушел за телегами, а она стояла и все не могла сообразить, куда это он оторвался от нее.
И вдруг будто кто толкнул ее в грудь — и Груня побежала. Она что-то еще должна сказать ему! Ведь она ничего не сказала! Простая, только теперь дошедшая до сознания мысль, что она, может быть, никогда уже не увидит Родиона, гнала Груню вперед.
Черными корягами выросли на затухающем закате телеги и пропали за бугром. Ветер нес в лицо душную, горькую пыль…
— Родя!.. Роденька! — кричала она, спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь. — А как же я?.. Постой, родимый мой!..
Но Родион уже был далеко — мужчины во весь рост стояли на телегах и жгли кнутами лошадей.
И тогда Груня, обессиленная, упала на жесткую, но полную тепла землю и, плача, прижалась к ней, как к материнской груди…
Глава третья
По ночам Груню одолевала странная и нелепая мысль: а вдруг выяснится, что никакой войны нет, что все всполошились зря, Родион вернется и осторожно стукнет в стекло?..
В горенке качался полумрак, бесшумно, как клубок дыма, полз по лавке кот, тяжелыми каплями падали в тишину удары ходиков.
Груня соскакивала с кровати, подходила к окну и долго глядела на затянутую мглой улицу.
Ветер безжалостно гнул в палисаде тоненькую рябинку, после каждого порыва она встряхивалась и выпрямлялась.
«Ой, не будет этого! Не будет! Разве такие ошибки бывают?» — Груня шла обратно к кровати и не закрывала глаз до утра, дожидаясь, когда сквозь щели ставней брызнет солнце.
Прибрав в доме, она ходила по горенке, озабоченно хмуря брови, будто забыла что-то очень важное, в оттого, что не могла вспомнить, еще больше мрачнела.
И однажды, когда она так бесцельно расхаживала из угла в угол, прибежал Зорька — младший Родионов братишка:
— В правление тебя кличут…
— Зачем? — спросила Груня и покраснела: в такое трудное время она больше недели просидела лома.
Она торопливо вышагивала по улице, озабоченно вглядываясь в прохожих: была в их лицах непривычная тревожность и суровость.
«Будто подменили всех за неделю, — подумала Груня, и опять ей стало стыдно. — Война ведь идет! Как же это память у меня отшибло?»
Она робко поднялась на крыльцо правления колхоза. Половина в сенях скрипнула под ботинками, и Груня отдернула ногу, будто ступила в холодную воду, с минуту постояла в замешательстве: а вдруг здешний председатель грубо упрекнет ее за безделье? Тогда она ничего не сможет ответить ему, потому что больше всего обижало ее, когда на яге кричали.
Стоять в сенях было неловко: мог кто-нибудь выйти и спросить, что она тут делает.
«А будь, что будет!» — Груня рванула на себя дверь.
В правлении был только Гордей Ильич.
Он стоял у стены и глядел на барометр. Постучав пальцем по круглому прозрачному стеклу, он вздохнул и медленно повернулся к Груне.
— Здравствуй! Садись, — сказал он и, пройдя к массивному столу, покрытому зеленым сукном, уперся кулаками в толстую пластину стекла, литые кулаки отразились в ней. — Вот такие дела, Аграфена Николаевна…
— Какие? — почти не дыша, спросила Груня.
— Не знаешь разве? — в переносье Гордея врезалась глубокая зарубка морщины. — Враг на нас навалился всей своей силой и пока даже распрямиться нам не дает! — В голосе Чучаева слышались несдерживаемая ненависть и отчаяние человека, который бессилен чем-нибудь помочь в большой беде. — Что ты думаешь делать?
— Я? — захваченная врасплох переспросила Груня. — Не знаю…
— Как же это ты, а? — словно стыдясь за нее и сожалея о чем-то, сказал Гордей Ильич. — Разве твой Родион не знает, что ему теперь надо делать? — И вдруг тихо выдавил сквозь зубы: — Эх, мне бы туда сейчас!.. Я б за своих парней сполна им отсчитал!..
— А разве… — начала было Груня и не договорила.
Гордей тяжело мотнул головой, потом выпрямился, принял со стола кулаки, и стальные глаза его холодно блеснули:
— Оба на границе были… Первый удар на себя приняли!..
Словно чувствуя себя виноватой в чем-то, Груня невольно отвела глаза в сторону: на стене, за спиной Гордея Ильича, алой кровью струилось знамя.
Движимая состраданием, Груня приблизилась к Чучаеву и тихо сказала:
— Еще ведь ничего неизвестно… Может, они живые…
— Что? — Гордей Ильич мгновенно покраснел. — Это ты, девка, брось!..
— Простите, честное слово, так, сдуру брякнула, — заглядывая в его глаза, проговорила она.
— Ладно, чего уж! — Гордей Ильич махнул рукой. — Молода еще… Да и откуда тебе всех знать, человек ты у нас новый, — он говорил, не торопясь, как бы обдумывая каждое слово, — моим детям и в голову такое бы не пришло: отступать или в плен сдаваться… А ребята комсомольцами были. Для них быть комсомольцем — это не просто билет в кармане, а кровное, родное, без чего нельзя жить… Ну, хватит, растревожила ты меня… Давай лучше о деле поговорим…