На крылечке Груню хлестнул по лицу концами полушалка сырой весенний ветер. Прикрываясь локтем, слегка наклонясь вперед, она шла по улице. Как потерявшие гнезда ласточки, метались над палисадами сухие, черные листья.
— Гру-у-ня-я!..
Сквозь тугой напор ветра она не сразу поняла, что ее зовут. Наискосок в сапогах и зеленой стеганке бежала Варвара Жудова.
— Письмо тебе!..
Ветер зло выхватывал трепещущий листик из рук Груни, и вдруг у нее перехватило дыхание, будто стремительные качели бросили ее в подмывающую сердце высоту.
— Ой, Варенька!.. Ой!.. — Она схватила женщину за плечи и затрясла.
— Да что с тобой? — испуганно вскрикнула Варвара — Что с тобой? На тебе лица нет!
— Родя… — задыхаясь, выговорила Груня, прижимаясь лицом к ее груди. — Живой!.. Живой!..
Она не слушала, о чем говорила ей Варвара, рванулась было к дому, но, обессилев, прислонилась к плетню, заплакала.
Сквозь слезы она увидела, как отвердел подбородок Жудовой и каменно застыли у переносицы черные густые брови, потом Варвара оттолкнулась от плетня и упрямо, по-мужски шагая, пошла к дороге. У Груни не было ни сил, ни голоса, чтобы вернуть ее.
«Что же я стою?» — подумала вдруг она и бросилась к дому. На крылечке она отдышалась и вбежала в избу.
— Маманя!
Было тихо, равнодушные ходики словно отмечали гулкие приливы крови в висках.
— Маманя! — Груня шагнула к горнице.
— Ну, что ты? Забыла чего? — Маланья торопилась навстречу, ведя за руку Павлика.
— Родя нашелся! — всхлипывая, крикнула Груня. — Батенька, вставайте! Зоренька, братка твой нашелся!
Она только сейчас заметила испуганно глядевшего на нее мальчугана.
— Твой папка пишет! — Груня схватила его на руки.
— Неправда! — недоверчиво и вместе с тем радостно крикнул Павлик.
— Правда!.. Правда, папка твой!.. — сквозь слезы шептала она. — Вот видишь: письмо прислал! Посмотри, видишь?
Павлик взял бумажку, прижал ее обеими руками к груди.
— И вправду папка мой написал!
Судорожно надевал Терентий на широкий, мясистый нос очки.
Родион писал, что был заброшен вместе с десантом в глубокий тыл. Когда, выполнив задание, возвращался обратно, в завязавшейся перестрелке его ранили, и он разминулся с товарищами. Если бы его не подобрали партизаны, он бы погиб. Недавно он выбрался из окружения и вернулся в свою часть.
Груня вышла из дому, как хмельная. Ветер утихал. За оголенным леском всходило солнце.
Там, за рекой, у одной из тоненьких рябинок, прибитых январскими морозами, Родион впервые поцеловал ее.
Она шла навстречу ветру вдоль реки и улыбалась сквозь слезы.
Она думала, что теперь ей ничего не будет страшно; что бы ни свалилось, она все вынесет, все вытерпит!
И все в ней и вокруг нее кричало о Родионе, весь мир вызванивал: живой! И даже чудом уцелевший на осине малиновый лист бился и трепетал от радости: живой, живой, живой!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Три раза гулкое весеннее половодье будило горы, и вот уже снова клокотала под тонким синим ледком шальная вода, горы дышали теплом; колыхалось над распадками, над темно-зелеными волнами тайги сиреневое марево; тянуло нагретой смолью, прелой, прошлогодней листвой, талой землей, дымом.
Оседали бурые снега, падала от стволов голубые тени — голубые, как хвосты песцов. По утрам, в холодные рассветы, к бурным вскрывшимся рекам выходили медведицы. Поднимая морды, они призывно ревели, жадно хватая мокрыми ноздрями сырой, пахучий ветер.
На оголившееся темя бугров, вырвав гибкие ветви из-под снега, выбегали сизые кусты яргольника и жимолости. Проколов тугими бутонами Снежную корку, расцветал на белом снегу фиолетовыми раструбами кандык, плескались нежные голубовато-лиловые лепестки ветрянки, курчавилась точно облепленная пушистыми шмелями верба.
Река гремела галькой, ярилась в белой пене, летали над ней ранние гости алтайской весны — пестрые гоголи, у прибрежных ив поднимали неистовый галдеж скворцы.
Весна разбередила Груню. Как и прежде, не могла она устоять перед властным желанием — глядеть не наглядеться в заветные, родимые дали, допьяна насытиться тягучим хмельным ароматом земли, послушать беспечную воркотню реки. Были в этом томительном чувстве и жажда новизны и нетерпение труженицы, руки которой тоскуют по здоровой крестьянской работе.
Но нынешняя весна была для нее особенно желанной: она ждала из дальних чужеземных краев своего Родиона. Часто, просыпаясь среди ночи, Груня в счастливом смятении думала о том, что скоро заново начнется ее неспокойная, но богатая радостями жизнь.