Время остановило свой ход. Прохаживаясь туда-сюда, Пётр изредка начинал чувствовать, что довольно холодно, но это чувство моментально исчезало, растопленное горячим ожиданием. Не ошибся ли Нейдгард? Действительно ли его сестра должна выйти? А если нет? После вчерашнего разочарования с Шаховским, Столыпин боялся не вынести ещё одного. Нет, конечно же вынесет — куда денется? Не накладывать же на себя руки из-за небольшой череды неудач. Но настроение будет испорчено, и вряд ли он сможет сосредоточиться на учёбе, как намеревался. Может, уедет всё-таки к отцу.
Прошло не меньше часа. На него уже посматривали караульные — не бомбометатель ли какой-то вынюхивает? Что ему тут нужно? От этих студентов всегда одни неприятности! Отойдя чуть в сторону, Пётр поднял ладонь в белой перчатке и поймал на неё пару снежинок, совершенно невидимых на белой ткани. Растаяли они или нет? Снежинки так красивы! Говорят, нет ни одного повторения в них, каждая совершенно уникальна. Как и люди. Но стоит им выпасть сотней, тысячей, миллионами, как они превращаются в сплошную, неразличимую массу, из которой можно лепить хоть снежки, хоть крепости, хоть снеговиков. Снежком можно больно ударить, даже нос разбить, а вот снежинка на подобное не способна. В ней ничего, кроме мимолётности, быстротечности и красоты.
Со стороны входа раздались голоса, смех, и Пётр обернулся. Из дворца высыпали девушки — фрейлины, в отороченных мехами шубках, элегантных шляпках, пышных светлых платьях. Только одна была в тёмном — ещё не снявшая траур Ольга Нейдгард.
— Ольга Борисовна! — сорвался с места Столыпин, скрипнув снегом под подошвами. Один из гвардейцев караула дёрнулся, беспокоясь, как бы посторонний не доставил беспокойства фрейлинам, но Ольга что-то сказала ему, узнав окликнувшего её, и гвардеец отошёл обратно. Она подождала, когда Пётр приблизится, и одарила его сдержанной улыбкой. — Здравствуйте, Ольга Борисовна, — выдохнул он, стараясь не выказывать волнения.
— Здравствуйте, Пётр Аркадьевич. Что вы тут делаете?
— Я… хотел поздравить вас с наступающим Рождеством. Спросил у Дмитрия, и он подсказал, когда и где вас можно будет увидеть.
— Давно поджидаете?
— Да нет… минут десять, может быть, пятнадцать…
— Как вы поживаете? — спросила она вежливо. Пётр едва не прослушал вопроса. Он стоял так близко к ней, ощущая аромат духов, может быть даже не её, а других, которыми полон дворец, так что аромат впитывается в платье; так близко мог её видеть, и эти светлые локоны, и эту нежную кожу, и совершенно другое выражение голубых глаз, не то нагловато-откровенное, что у вчерашней курсистки. Никакой озлобленной простоты, вынуждающей кому-то что-то доказывать, вызывать на спор, ниспровергать устоявшиеся нормы. Лишь мягкость, не имеющая ничего общего с кокетством, и самоуверенность другого рода. Уверенность в своей неприступности, а не в правоте и превосходстве. Повстречавшаяся ему случайно «эмансипэ» была как будто бы готова даже предаться разврату и отдаваться, чтобы доказывать свои права и утверждаться. Фрейлине императорского двора это не требовалось. Как раз желающему приблизиться к ней потребовалось бы доказать много чего, чтобы получить на это какие-либо права. Какая полярность!
— Хорошо. Всё хорошо, благодарю, — опомнился Пётр, отвечая. — А вы?
— Вот… — указала она на поданные экипажи. — Едем в Зимний. А так всё по-старому.
Пётр указал глазами на её тёмное платье:
— Я заметил.
Она слабо повела плечами:
— Прошло всего три месяца.
— Вы… — «Скучаете по Мише?» — хотел спросить Пётр, но одумался. Не стоит задавать вопросов, ответы на которые могут расстроить. — Не против, если я буду время от времени навещать вас?
Лицо Ольги не изменилось, как будто бы она вполне ожидала подобного.
— Мы с вами хорошо общались, пока Михаил был жив, — сказала она, — почему же мы должны прервать общение? Ведь мы едва не стали родственниками.
— Да, но… — Пётр скованно выговорил: — При нём всё было… проще. Как подобает, что ли…
— Не верю, что вы способны сделать что-то неподобающее, — улыбнулась она шире.
— Оля, ma chère[6]! — окликнула её другая фрейлина. — Едемте!
— Одну минуту! Уже иду! — отозвалась она и посмотрела на Петра. — Мне пора и, простите, до Нового года будет ужасно много дел…
— Я понимаю…
— Но после приедет папá. Вы знаете наш адрес — заглядывайте, Пётр Аркадьевич, мы будем рады, — она протянула ему руку, и он поспешил с поклоном её поцеловать. Сквозь перчатку. — С наступающим Рождеством!