— Миша! — Дмитрий упал на колени рядом с ним. Доктор склонился, чтобы определить, куда именно пришёлся выстрел и, расстегнув рубашку и заглянув под неё, тяжело вздохнул. — Миша, что ж ты… как же ты!.. Так…
— Оля… — произнёс он губами, от которых медленно отступала кровь. — Оле скажи, чтоб не жалела. Судьба такая, Бог так рассудил.
Дмитрию не хотелось припоминать вчерашние слова, что Бог на стороне тех, за кем справедливость. Он ведь тоже понимал, что правда была за Мишей, а не за Шаховским, как же так случилось? Почему Бог дал этому случиться? Где взять ответ?
— Ты держись, Миша, авось обойдётся…
— Нет, что ты, — ухмыльнулся он и поморщился. Глаза ещё не мутнели, но всё очевиднее становилось, что конец не за горами. — Дима, ты… ты передай братьям, Сашке и Пете, чтоб об отце позаботились, и Оле… знаю, Пете она нравится… и ты о ней тоже заботься.
— Дурак ты, Миша, — стиснув зубы, сказал друг, — вот стоило оно того? Глупость вся эта…
— Ты получше мне что скажи, — откидывая голову, попросил молодой человек, — неужто хочешь, чтоб последнее, с чем в могилу пойду, это «дурак»?
Нейдгарду хотелось лить слёзы, горькие, солёные, но смысла в них не было — разве исправить произошедшее, отмотать время назад? Он постарался улыбнуться, чтобы последнее, с чем ушёл бы друг к праотцам — была радость.
— Ты всё правильно сделал, Мишка. Потому Господь тебя к себе и забирает — ему правильные самому нужны.
Умирающий дуэлянт улыбнулся слабо. Подошедший, хромая, Иван Шаховской скорбел не меньше других — он не гордился тем, что сделал. Не он, холодный и циничный, звал юношу на дуэль, но когда его звали — отказаться не мог. Дело чести. Михаил был благородным и храбрым молодым человеком. Но благородство и храбрость никого ещё не спасали от внезапной и бессмысленной гибели.
Час спустя, перенесённый в лодку, покачивающуюся на холодных волнах бегущей в залив Невы, по пути обратно, в город, Михаил испустил последний вздох. Его грудь прекратила вздыматься. Присутствующие сняли головные уборы. Где-то в стороне послышался звон церковных колоколов, разнёсшихся по округе.
На третий день, к похоронам, вернулась та же самая чудесная погода. Два дня шёл промозглый дождь, но вот — выглянуло солнце. В Александро-Невской лавре собралось на отпевание немало людей. Отцу отправили весть о произошедшем, но он всё равно не успел бы приехать из Орловщины. Мать тоже уже два года жила в Лозанне, поправляла здоровье. Говорили, что под этим предлогом просто не хотела жить с мужем. Или муж не хотел с ней жить и попросил отправиться в чудесное путешествие на европейские курорты.
Из семьи было лишь два брата — Пётр и Александр, молодые студенты Санкт-Петербургского университета двадцати и девятнадцати лет, старший учился на агронома, младший — на историко-филологическом, и сам ещё не знал, кем хочет стать. На них мало кто обращал внимание. Михаила пришёл провожать Преображенский полк. Не весь, конечно, но многие. Офицеры в красивых мундирах, с выправкой, они держались своим кругом. Пётр мельком посмотрел на них, будто смущаясь многочисленного присутствия военных, бравых и сильных, отважных любимцев женщин. Но глаза сами собой вернулись к фигуре в чёрном, чьё лицо пряталось под полами шляпы, дополненной полупрозрачной сеткой вуали. Голова была беспрерывно наклонена вперёд, чтобы скрывать слёзы. Невеста брата. Ещё бы пара недель, и она могла стать вдовой, а не просто горюющей невестой. Но до этого не дошло. Ольга Нейдгард так и не вышла замуж, и сейчас, не представляя своего будущего без возлюбленного, опиралась на руку брата, беззвучно плача над закапываемой вязкой после дождей землёй сырой могилой.
Пётр до этого видел её только в светлых платьях. Какого именно цвета — не помнил, может, голубоватых, может, розоватых или зеленоватых. Он не придавал этому значения. Смотрел на лицо, руки, волосы, слушал её смех — и всё это незаметно, с расстояния. Слушал, как Михаил называет её «Оля» и вздрагивал, что можно вот так запросто, нежно, как к близкому другу к ней обратиться. «Оля»! О — ля. Было в этом коротком, милейшем имени что-то французское. Что-то волшебное, как звук взмаха дирижёрской палочки, приводящей в движение весь оркестр чувств молодого человека.
Но сегодня её лица никак увидеть не получалось. Широкополая шляпа лишала малейшего шанса. Петру было стыдно, что на похоронах Миши он пытается разглядеть его невесту, но он ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось поддержать её, утешить, но как? Да и прилично ли будет выглядеть? Он уже дважды подходил к её брату, Дмитрию, обсуждал с ним, как же всё так вышло, но с ней заговорить не решился — она стояла чуть в отдалении, и подойти специально казалось нарушением всех нравственных начал. Пётр любил покойного брата, насколько позволяло любить его отсутствие душевной близости; он желал Михаилу счастья, искренне и глубоко, и никогда бы не подумал, что случится эта трагедия, внёсшая смятение и бурю в серые будни студента.