Саша признавал рассудительность и логичность брата, поэтому не спорил. Он повёл плечами:
— Насчёт Вернадского ты оказался прав. На первые неприятности он уже нарвался в силу своего рвения.
— Это было предсказуемо.
— Но кружок Ольденбургов, всё-таки, приличный.
— С чего бы? У Ольденбургов собираются почти одни поляки. О чём бы ни говорили поляки, заканчивают они независимостью Польши и поношением всего русского. При том, что никогда они даже не пытались дать хорошую жизнь в Польше русскому и православному населению, теперь, никем не угнетаемые и не ущемляемые, они почему-то утверждают обратное. В университете самое большое землячество — польское, потом — еврейское, но их послушать — им и учиться не дают, и работать не дают, и жизни хорошей не дают! Так её никому в готовом виде не дают, её самим строить надо.
— Они утверждают, что им и строить не дают.
— Очень странно бы, если б дали, когда они для постройки выбирают уже занятые места и кричат, что надо снести всё, где уже устроились другие, чтобы им досталось место.
— Так говорит скорее Мовша Каплан с юридического, а Ольденбурги очень русские по душе люди. Фёдор в тот день, когда студенты устроили сходку, призывал их этого не делать, останавливал, как мог. Он совсем не радикал и уж точно не народоволец. Напротив, он сторонится их, как и брат его, Сергей. В обществе Ореста Фёдоровича как будто бы противовес всей этой политике, там те, кто хочет глубже с наукой соприкасаться.
Пётр вздохнул и встал из-за стола. Ему не хотелось наговаривать на людей, которых он почти не знал. Может быть, те молодые люди действительно достойные и помыслы их благородны и чисты. Однако ему всё равно не были по нраву эти собрания.
— Поздно уже, давай ложиться.
— Да, давай, — Саша поднялся. Аграфена пришла убирать посуду. — Петя, а ты… не передумал… насчёт того?
— Чего?
— Ну… Шаховского.
— Ой не упоминай этого лиходея! — перекрестилась Аграфена, тотчас распереживавшись. — Ой душегубец! Как его земля носит!..
— Нет, не передумал, — ответил поверх её причитаний старший Столыпин. — И не передумаю.
Темнеть стало совсем рано. Пока Пётр добирался до своего нового места, уже ничего не было видно. Иногда поднималась вьюга, и поездку приходилось отменять, но если он всё-таки ехал в безветренную погоду, то запасался свечой. Зажигал её, прикопанную в снег, и метился в огонёк. До Рождества оставалось меньше двух недель. В перчатках стрелять было не так удобно, а без них мёрзли руки. На всё это Пётр решительно плевал, перестав обращать внимание и на боль в руке, и на холод, и на опасность, что его всё-таки заприметят с этим странными поездками и задержат, как неблагонадёжного студента. Время поджимало. Дни бежали неумолимо. Зимние вакации замаячили на горизонте. Пётр сделал три остервенелых выстрела, и пули утонули в снегу, оставляя чёрные дыры. Стиснув зубы, он закрыл глаза и вспомнил Ольгу. Тряхнул головой. Нет, её образ размягчает его, сбивает. Он представил Ивана Шаховского, представил, как тот выстрелил в Михаила и попал. Убил его брата.
Открыв глаза, Пётр приметился к огоньку и выстрелил. Огонёк погас.
Не показалось ли? Пришлось пройти вперёд, присесть и зажечь спичку. Поднести её к погасшей свече. Фитиля и верхнего края не было — их снесло пулей. Да, это не ветер задул огонь. Это Пётр попал в свою цель. Он смог. Он научился метко стрелять. И теперь, наконец, мог вызвать на дуэль князя.
Примечание:
[1] Орест Фёдорович Миллер (1833–1889 годы жизни) — профессор истории русской литературы, преподававший в Санкт — Петербургском императорском университете до 1887 года, один из первых биографов Достоевского
Глава III
В городе было немного теплее, и оттого под ногами то и дело расползался смешанный с грязью снег. От Невского Пётр пешком дошёл до казарм Преображенского полка. В окнах кое-где горел свет. Горел он и у стоящих на карауле дежурных. Но те не знали Шаховского и отказывались пойти и поинтересоваться у кого-нибудь насчёт князя. Пришлось помёрзнуть добрую половину часа, теряя время на тщетные уговоры, пока Столыпин не догадался спросить у проходящих гвардейцев Дмитрия Нейдгарда.
Через несколько минут не состоявшийся родственник, поправляя мундир, вышел, вызванный гвардейцами.