— Оля?
— Да? Что? — опомнилась она, подняв лицо. Всё это время она бессознательно смотрела под ноги, и только теперь увидела подругу.
— Ты меня совсем не слушаешь.
— Прости! — Оля бросила взгляд на притопленную наполовину в самшитовые заросли скамейку и, знавшая, что Прасковья одна из самых близких ей девушек, умеющая сострадать и молчать, потянула её к ней. — Послушай… мне надо сказать кому-нибудь…
— Я слушаю, — они сели.
— Вы тогда, в Москве, шутя, конечно, сказали, что брат покойного Миши хорош собой…
— Вовсе не шутя, — глаза Прасковьи были серьёзны, и Оля знала, что если та не смеётся и не хохочет, то действительно не иронизирует, — он мил. Я бы назвала его красивым, но ведь это дело вкуса.
— Он у папá просил моей руки.
— И что же? — удивилась подруга.
— Папá велел мне решать самой.
— И… ты не можешь решить? — угадала Прасковья.
— Не могу.
— Он тебе… не нравится?
— Он младше меня. Я впервые узнала его едва закончившим гимназию, безусым мальчишкой. Привыкла видеть в нём родственника. А тут всё изменилось, смешалось!
— Ты не ответила на вопрос, Оля: он тебе нравится?
— Я… я вижу, что он высокий, и черты лица у него приятные, и голос спокойный, но…
— Но ты не видишь его своим мужем?
Уварова попала в точку, задав меткий вопрос. Ольга моргнула:
— Нет, я как будто бы никого другого им и не вижу. Я же собиралась стать Столыпиной, и всё к этому шло…
— В чём же тогда проблема?
— Это всё как будто решается помимо меня, не мною самою! Как будто бы Миши не стало, и невидимая рука поставила на его место другую фигуру, так быстро, словно я и заметить ничего не могла.
— А что тебе нужно, чтобы заметить? То есть, чтобы понять, что это не подмена, а другой человек.
— Полюбить его? Чтобы мы друг друга полюбили. По-настоящему.
— Ко многим любовь приходит после заключения брака.
— А если не приходит, то всё — поздно, уже не передумаешь. А я так не хочу.
— Никто не хочет. Но многие, выходящие замуж по любви, теряют её в браке. А этого тоже никто не предскажет. Потому и надо выбирать супруга не чувствами, а разумом: добрый ли у него нрав, уживчивый ли характер, какой доход.
Ольга признавала правоту рассуждения Прасковьи, но сердце не хотело соглашаться. Понять, какой нрав и какой характер у Пети можно было лишь пообщавшись с ним. Но не поздно ли она соглашается попытаться сблизиться с ним? Затяжные раздумья над его предложением казались ей обыкновенным делом, пока не встала угроза того, что предложение исчезнет вместе с человеком, и кого-то другого надо будет рассматривать, изучать, привыкать к кому-то другому. «Я не хочу больше ни к какому другому привыкать!» — вдруг отчётливо осознала Нейдгард. Да, Петя сначала был как брат, а потом записался в ухажёры, но в них он попал уже знакомым, каким-то… родным? И он не стал вести себя иначе, не переменился, а лишь перешёл из статуса будущего деверя в женихи, а поменялась сама Ольга: выставила шипы, перестала с ним шутить, как раньше, запросто обращаться. Сначала виной тому была дань памяти Мише, а потом? Что случилось потом?
— Знаешь, — посмотрела она на Прасковью, — узнать, добр ли и уживчив мужчина — это важно, но что, если и он узнает, что нрав у меня скверный, а характер — вздорный и заносчивый?
Михаил говорил ей, что она капризна, что бывает взбалмошна, ленива и возмутительно холодна. Но Михаил любил её и, несмотря на возникающие ссоры, споры и выяснения, принимал такой, какая есть.
— Ты наговариваешь на себя.
— Нет, Пашенька, ты не смотри, как я себя веду при государыне и вас. С молодыми людьми я совсем другая. Эгоистка.
— Отчего же?
— Всем нам известно, что, становясь женой, ты для себя жить перестаёшь. Заботишься о муже, детях, доме. Так вот я бы хотела, чтобы хоть до замужества за мной ухаживали так, будто всё для меня. Добивались.
Прасковья улыбнулась.
— Понимаю, — они увидели, что в аллее появились две другие фрейлины, заметившие их и направившиеся в их сторону. Разговор надо было заканчивать. — Но если бы на меня смотрели так, как Мишин брат на тебя смотрит, когда приходит ко дворцу, я бы давно уже дала своё согласие.
Примечания:
[1] Имеется в виду Черевин П. А., шеф жандармов, руководивший деятельностью по охране императорских персон
[2] Младшая дочь и последний ребёнок Александра Третьего и его супруги Марии Фёдоровны, родилась в 1882 году, за год до описываемых событий
Глава XI
Не собирался никогда Петя искать протекции и пользоваться ею, и сейчас, столкнувшись с необходимостью найти себе место, выяснил, насколько это накладное и затруднительное предприятие. Его покойный дед по матери, Михаил Горчаков, был наместником Царства Польского. Казалось бы, сколько это должно дать возможностей! Но все дети его выбрали жизнь заграничную, европейскую, включая мать Петра, осевшую в Швейцарии по здоровью. Дядя, Николай Михайлович, жил в Лондоне, служа в министерстве иностранных дел, тётка Софья где-то в Бадене сейчас, замужем за бароном Стаалем, тоже служащим в министерстве иностранных дел. Тётка Варвара Михайловна живёт в Польше, тётка Ольга — в Веймаре. А Пётр совершенно не хотел покидать России и жить в чуждых ему местах, он хотел нести службу здесь, в отечестве, храня ему верность и принося пользу. Материнская же родня никак с этим помочь не могла.
А что же отцовская? Бывает так, что, ища возможности в одной стороне, получаешь добровольно пришедший случай с другой. К ним в Орёл пришло письмо от барона фон Бильдерлинга. Александр Александрович был большой ценитель живописи, сам ею занимался, но, помимо прочего, поклонялся поэзии Лермонтова и собирался открыть посвящённый ему музей в Петербурге. Он обратился к Столыпиным, как к родственникам Лермонтова, в чьём бывшем имении не раз бывал знаменитый поэт — требовались экспонаты, письма, записки, какие-то личные вещи, всё, что угодно, к чему прикасался Михаил Юрьевич.
Аркадий Дмитриевич, продавший Середниково около пятнадцати лет назад, вывез оттуда всё, что мог, в Ковенскую губернию, в своё поместье Колноберже. Но огромную библиотеку полностью забрать не удалось, и бог знает сколько осталось у новых владельцев!
— Что ж, — сказал отец сыновьям, — вот вам и дело, пока прохлаждаетесь без учёбы. Езжайте и пересмотрите бумаги, поворошите сундуки, что можно отправить Александру Александровичу, — генерал посмотрел на Петра, — участвовать в таком, оказывать услуги необходимо, если хочешь быть замеченным и обзавестись чьей-то благодарностью.
— Эх, кончился отдых! — потянулся Саша.
— Праздность — источник глупости и безрассудных поступков, — заметил Петя, — так что не ной!
Братья разделили обязанности: Петя хотел вернуться в Санкт-Петербург пораньше (по понятной Аркадию Дмитриевичу причине в лице Ольги Нейдгард), поэтому взял на себя более близкое Середниково — оно было почти по пути. Саше же предназначалось ехать в Колноберже, и он двинулся в сторону Смоленска, через Брянск, чтобы оказаться на варшавской дороге.
Пётр приехал в Москву и остановился у двоюродного дяди — кузена отца, Дмитрия Аркадьевича, уже старика, выбравшего себе долю вечного холостяка. Долго живший заграницей, он переполнялся неугомонным анализом, сравнениями, критическими замечаниями и цитатами. Состоявший в Московском психологическом обществе, он увлекался и историей, и агрономией, и военным делом, и философией. Одним словом всем, что попадалось на глаза или влетало в ухо.