— Вера, я… я не хочу никого обманывать, — ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: — Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.
Если это и задело её как-то, ударило по самолюбию, то она не показала вида. Напротив, даже улыбнулась:
— Кто же тебе говорит что-то против этого?
— Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.
— Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.
— Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…
— Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж — любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело — спокойно его заканчивай.
— В том-то и проблема, что спокойно я не могу, — Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, — ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.
— Чем же ты меня разочаруешь?
— Тем, что должен жениться на другой, а сам…
— Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, — глядя на него, она медленно покачала головой, — если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.
— Тогда… что же? — догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. — Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.
— По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.
— Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.
— И всё равно не задержишься?
— Всё равно.
— Силой удержать не могу, — развела Воронина руками. Печально улыбнулась: — Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.
— Сочту за комплимент.
Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания — в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут — получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту — больше никакого мальчишества, а только мужество.
После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.
В дверь постучали.
— Да-да? Войдите.
Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.
— Собрался?
— Да. Особенно и нечего было собирать.
— Жаль, что больше не нашёл ни страницы о Лермонтове.
— Ничего, всё же не с пустыми руками уезжаю!
— Я скажу, чтобы кучер довёз тебя до станции…
— Не нужно, я пройдусь.
— Но ведь идти не меньше часа!
— Ничего, прогуляюсь. Посмотрю на то, что осталось от леса.
— Он поднимается заново, — оптимистично сказала Вера, — по сравнению с той пустошью, что была сразу после вырубки, нынче совсем красота.
— Природа подаёт пример, что после всего можно ожить, подняться и упорно занимать своё место.
— Я в детстве тоже думала об этом: сколько траву не коси, она растёт и растёт, — Воронина взяла Столыпина за руку и посмотрела ему в лицо, — можно последнюю просьбу?
— Конечно, — не мог иначе ответить он.
— Поцелуй меня ещё раз. Я, может, никогда больше ни с каким мужчиной не свяжу себя, не буду вместе. Но помнить хочется приятное, а не то, что было с Владимиром.
Её глаза светились нежностью. «Не ошибся ли я, приписав ей деловой и независимый характер, — подумал Пётр, — ведь то была малознакомая девушка, не показывающая себя настоящую, а на деле она вот такая — слабая и нуждающаяся в крепкой опоре». Он ошибся в другом: слабой и хрупкой любая девушка становится рядом с настоящим мужчиной, а не с тем, кого просто узнаёт получше.
Столыпину захотелось выступить в роли рыцаря и укрыть от навязчивых кавалеров, домогающихся через руку Веры её богатств. Но, целуя её, Петя отдавал себе в отчёт в том, что вряд ли они когда-либо ещё встретятся, пересекутся. Она — московская предпринимательница, а он — будущий петербургский чиновник. В том, что он будет служить в Петербурге, Столыпин почти не сомневался. Так было нужно ради Оли.
Простившись с Верой, он пошёл к станции Сходня по малолюдной дороге, где встречались редкие прохожие и за весь путь лишь однажды проехал экипаж. Уединённое местечко, в каком он, в душе провинциал, всегда хотел жить с любимой супругой и детьми, большой семьёй. Когда разъехались окончательно родители, Пётр долго не мог понять, как двое допускают такое? Почему не могут договориться, сохранить любовь и уважение, терпение? Взрослея, он учился тому, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. В ней очень мало белого и чёрного, мало однозначно плохого и хорошего. В ней порой и самого себя понять сложно, не то, что близкого, и нет ничего хуже, когда оба тянут в свою сторону, обвиняя друг друга и требуя уступок. Петя определился для себя заранее: неважно, как виделся идеальный семейный быт ему, ведь счастливым он не станет, если будет несчастна Ольга, а потому именно ей решать, как и где они будут жить.
Так, философствуя о том и этом, Столыпин добрёл до станции и стал ждать поезда.
К дяде он вернулся затемно. Тот сидел в глубоком кресле, завёрнутый в бархатный халат, и среди зажжённых ламп читал толстую книгу.
— Приехал? Задержался что-то!
«Он хотя бы заметил, что меня не было два дня?» — пронеслась ироничная мысль у Петра.
— Как поиски сокровищ? Нашёл клад? — хохотнул Дмитрий Аркадьевич, отрываясь от чтения.
— Самую малость, — Петя выложил на письменный стол томик Вальтера Скотта, — тут есть небольшие заметки, выведенные рукой Михаила Юрьевича.
Дмитрий Аркадьевич присмотрелся к названию. Хмыкнул.
— Да, Миша грезил Шотландией! А кроме этого ничего?
— Ничего. Саша, может, откопает в Колноберже больше, всё же туда отец увёз бóльшую часть библиотеки.
— Хозяева не выказали недовольства, что ты явился, как снег на голову?
— Нет, они были… очень любезны, — подобрал слова Пётр.
— Напомни, кому вы продали усадьбу?
— Купцу первой гильдии Фирсанову.
— Ах, да! У него ещё таверна на Арбате — «Прага», у стоянки извозчиков. Говорят, цены там дешёвые, но я не заходил. Сам понимаешь… не ресторан!
Петя покивал, ожидая, что дядя припомнит о смерти Ивана Григорьевича что-нибудь, всё-таки, для Москвы видное лицо было — миллионер, из серпуховских торговцев дровами выбившийся в богатейшие люди первопрестольной! Но коммерсанты не входили в круг интересов Дмитрия Аркадьевича.
— Какие планы на завтра? Пойдёшь со мной в клуб?
— Нет, поеду в Петербург.
— Уже? А я думал успеешь прочитать мои заметки, соображения на твою тему — ты же агроном будущий!
— А, может, и нет, — произнёс Петя. Дядя посмотрел на него внимательнее.
— Передумал? Наука наскучила?
— Нет, ни капли! Мне нравится это всё, но… я решил делать карьеру.
— Карьеру? Какую?
— Попробую при министерстве каком-нибудь. Только не иностранных дел. Не хочу оказаться за границей.