На вёслах приходилось сидеть самому, что помогало тренировать силу рук, и всё же, когда он добирался до места, правая рука не желала нормально подчиняться. Поднятая и прямо вытянутая, она начинала дрожать до того, как Пётр хорошенько прицеливался. Суставы в плече дёргало и локоть начинало крутить, возникала лёгкая боль, но, если рука не опускалась, и он продолжал целиться и держать её навытяжку, то боль усиливалась, так что приходилось стискивать зубы и, превозмогая себя, стрелять. Выстрелы выходили скверными. Выбранный ствол дерева лишь пару раз зацепило по краям. О попадании в середину процарапанной на коре мишени нечего было и думать. Это выводило из себя, но Пётр не сдавался и, при каждом удобном случае, в свободные часы, день через день старался повторять свои упражнения, чтобы однажды попасть в цель. Даже если рука при этом будет гореть огнём — он добьётся меткости, добьётся того, что научится стрелять не хуже всякого опытного военного. Представляя, что именно здесь, в этом месте, Михаил стрелялся с Шаховским, студент преисполнялся энергии, словно покойный брат поддерживал его, подсказывал, ободрял. Он был таким справедливым, доблестным человеком! Его смерть не могла остаться безнаказанной.
Сегодня опять не повезло. Пули закончились, а ствол дерева оставался слабо задетым с одной стороны. Ненавидя себя и свою слабую, поражённую недугом руку, Пётр пнул первую опадающую листву и взметнул мокрый пёстрый фонтан. Развернулся и побрёл обратно в лодку. Если он не научится стрелять настолько хорошо, чтобы стать опасным дуэлянтом, то нечего и думать просить руку и сердце Ольги Нейдгард. Жизнь высшего света — это место, где нужно уметь постоять за себя, отстаивать свою честь. Никто никогда не знает, выйдет ли обида или оскорбление, вызовут ли на дуэль, но к ней лучше всегда быть готовым.
Добравшись обратно на Васильевский остров, Пётр, недовольный собой, не хотел подниматься в квартиру и стоял у парадной, глядя на промозглую улицу и промокая медленно под изморосью, повисшей между тёмной землёй и низким одутловатым небом. Влага облепила его зелёную студенческую фуражку, сюртук с золотыми пуговицами, окропила сапоги, осела росой на козырьке. Неизвестно, как долго бы ещё он стоял, если бы не показался брат. Тот наверняка опять засиделся с какими-нибудь своими приятелями-болтунами, любителями посредственной философии, высокопарных стишков, дешевой выпивки и не менее дешёвых девиц, возникающих из ниоткуда там, где их согласны угостить. Сам Саша, к счастью, не пил, но в обществе более развязных людей мог загуляться.
— Что это ты тут? — увидев старшего брата, Александр остановился, поравнявшись с ним. Пётр пожал плечами, ничего не ответив. — С отцом, что ли, повздорил?
— Нет, с отцом всё хорошо.
— Тогда почему не идёшь домой?
— Стыдно ему в глаза смотреть.
Саша удивился. Зная брата, он даже близко предположить не мог, что тот такого совершил, чтоб ему сделалось стыдно перед отцом! Получил двойку?
— Из-за чего?
Пётр одним резким движением откинул сюртук и показал револьвер, заткнутый за пояс. У Саши в мыслях успела пронестись целая детективная история с убийством, погоней, угрозой ссылки, но, благо, старший брат объяснил:
— Из меня плохой стрелок. Ужасный. Не могу попасть в мишень! Никак не могу!
Облегчение заставило Сашу пропустить мимо ушей эти казавшиеся смешными сетования:
— Ты всё-таки нашёл оружие!
— Да, купил две недели назад, — Пётр задумчиво оглядел дома улицы, — на удивление легко можно достать оружие, Саша. Это как-то… странно. Ты не находишь?
— Почему? Если мы можем купить галстук, мыло, конфеты, всякую всячину, отчего же не должны мочь купить револьвер? Чем он хуже?
— Ты ещё спрашиваешь? Он опасен. Мылом и конфетами людей не убивают.
— Это как посмотреть. Конфеты отравить можно, а на мыле — поскользнуться и расшибиться насмерть.
— Это вероятность. А у оружия другой роли нет, кроме убийства. И его продают! — старший Столыпин достал Смит — Вессон, произведённый на немецком заводе, и взвесил в ладони: — И ладно же, когда производят оружие для своей армии — для защиты своего государства, выдают обученным военным. Но вот эту игрушку, например, делают в Америке или Германии. И продают сюда, нам…
— Петя, убери подальше.
На улице никого не было, и Пётр не стал быстро выполнять просьбу. Ещё повертел револьвер:
— Как будто бы для того, чтобы мы сами тут себя переубивали.
— Ты опять начитался политических газет?
— Отчего бы их и не читать? Весьма полезно, — он убрал, наконец, оружие. Снова застегнул сюртук.
— Зачем тебе, агроному, эти далёкие материи из мира дипломатии, императорских кабинетов и всяких парламентов?
— Чтобы иметь своё представление о том, что в мире делается. А не бегать как Вернадский с большими глазами всякий раз, когда прочтёт чью-то оригинальную мысль и слепо её примет, не взвешивая, не анализируя.
— Ты слишком серьёзно ко всему относишься.
— Спасибо, стараюсь.
Александр вздохнул, узнавая эти вечные собранность и скрупулёзность с каплей сарказма. Иногда удивляло, насколько Петя терялся при старших и женщинах, становясь робким и нерешительным, и каким остроязычным и волевым бывал с ровесниками и товарищами. Саша открыл дверь парадной:
— Идём, темно уже и холодает. И… вот ты захотел купить и купил, а если бы нельзя было? Где бы взял?
— А может и лучше бы было, если бы люди не брали всё, чего хотят. Если кто-то захочет воспользоваться не с благой целью? А так, баловства ради или преступление совершить.
— Как у Достоевского? Так Раскольников и топором обошёлся. Когда у человека в голове засело что-то, Петя, он ведь всё равно найдёт, как сделать, запрещай ему или не запрещай.
— Может, ты и прав… — задумался как обычно старший брат.
Аркадий Дмитриевич вскоре уехал, и студенты опять остались втроём с Аграфеной, под чьим присмотром они всегда были вычищены, выглажены, накормлены и обшиты. Пётр не бросал своих тайных занятий на удалённом острове, каждый раз заставляя себя терпеть всё больше накатывающую боль, до того, что она становилась привычной и он, покрываясь испариной в холодные осенние дни, переставал её чувствовать. Пули перестали пролетать мимо ствола, но в центр лететь никак не хотели. Много раз тянуло бросить, сдаться и плюнуть, признав себя негодным, но каждый раз идя в университет и уходя из него, Пётр Столыпин видел на том берегу Невы, вдали, Зимний дворец. Где-то там проводит свои дни Ольга Нейдгард, молодая и безупречная фрейлина, такая, казалась бы, близкая, но недостижимая. В голове не укладывалось, как претендовать на неё, не став достойным. Ведь она ещё не знает про ревматизм его руки, про то, что ему никогда не приходилось вступать в драки, защищать кого бы то ни было, проявлять себя по-мужски. Лучше уж, как Миша, погибнуть от пули, чем выглядеть перед ней нелепым, слабым и смешным. Как показать себя в выгодном свете? Он отлично держался в седле, к счастью, с детства у них всегда были лошади, на которых мальчишки могли ездить сколько угодно. Но где взять возможность прогарцевать перед Зимним дворцом в тот момент, когда оттуда будет выходить Ольга? Нет, глупости в голову лезут. Красоваться и хвастаться — не дело настоящих мужчин.