И опять все сначала, с новыми нелeпыми подробностями. Так укрeпившееся отраженiе пред являло свои права. Не я искал убeжища в чужой странe, не я обрастал бородой, а Феликс , убившiй меня. О, если б я хорошо его знал , знал близко и давно, мнe было бы даже забавно новоселье в душe, унаслeдованной мною. Я знал бы всe ея углы, всe коридоры ея прошлаго, пользовался бы всeми ея удобствами. Но душу Феликса я изучил весьма поверхностно, -- знал только схему его личности, двe-три случайных черты.
С этими непрiятными ощущенiями я кое-как справился. Трудновато было забыть, напримeр , податливость этого большого мягкаго истукана, когда я готовил его для казни. ?ти холодныя послушныя лапы. Дико вспомнить, как он слушался меня! Ноготь на большом пальцe ноги был так крeпок , что ножницы несразу могли его взять, он завернулся на лезвiе, как жесть консервной банки на ключ . Неужто воля человeка так могуча, что может обратить другого в куклу? Неужто я дeйствительно брил его? Удивительно! Главное, что мучило меня в этом воспоминанiи, {168} была покорность Феликса, нелeпый, безмозглый автоматизм его покорности. Но повторяю, я с этим справился. Хуже было то, что я никак не мог привыкнуть к зеркалам . И бороду я стал отращивать не столько, чтобы скрыться от других , сколько -- от себя. Ужасная вещь -- повышенное воображенiе. Вполнe понятно, что человeк , как я надeленный такой обостренной чувствительностью, мучим пустяками, -- отраженiем в темном стеклe, собственной тeнью, павшей убитой к его ногам унд зо вайтер . Стоп , господа, -- поднимаю огромную бeлую ладонь, как полицейскiй, стоп ! Никаких , господа, сочувственных вздохов . Стоп , жалость. Я не принимаю вашего соболeзнованiя, -- а среди вас навeрное найдутся такiе, что пожалeют меня, -- непонятаго поэта. "Дым , туман , струна дрожит в туманe". ?то не стишок , это из романа Достоевскаго "Кровь и Слюни". Пардон , "Шульд унд Зюне". О каком -либо раскаянiи не может быть никакой рeчи, -- художник не чувствует раскаянiя, даже если его произведенiя не понимают . Что же касается страховых тысяч -- -
Знаю, знаю, -- оплошно с беллетристической точки зрeнiя, что в теченiе всей моей повeсти (насколько я помню) почти не удeлено вниманiя главному как -будто двигателю моему, а именно корысти. Как же это я даже толком и не упомянул о том , на что мертвый двойник был мнe нужен ? Но тут меня берет сомнeнiе, уж так ли дeйствительно владeла мною корысть, уж так ли мнe было важно получить эту довольно двусмысленную сумму (цeна человeка в денежных знаках , посильное вознагражденiе за {169} исчезновенiе со свeта), -- или напротив память моя, пишущая за меня, не могла иначе поступить, не могла -- будучи до конца правдивой -- придать особое значенiе разговору в кабинетe у Орловiуса (не помню, описал ли я этот кабинет ).
И еще я хочу вот что сказать о посмертных моих настроенiях : хотя в душe-то я не сомнeвался, что мое произведенiе мнe удалось в совершенствe, т. е. что в черно-бeлом лeсу лежит мертвец , в совершенствe на меня похожiй, -- я, генiальный новичек , еще не вкусившiй славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к себe, мучительно жаждал , чтобы скорeе это мое произведенiе, законченное и подписанное девятаго марта в глухом лeсу, было оцeнено людьми, чтобы обман -- а всякое произведенiе искусства обман -- удался; авторскiя же, платимыя страховым обществом , были в моем сознанiи дeлом второстепенным . О да, я был художник безкорыстный.
Что пройдет , то будет мило. В один прекрасный день наконец прieхала ко мнe заграницу Лида. Я зашел к ней в гостиницу, "тише", сказал я внушительно, когда она бросилась ко мнe в об ятiя, "помни, что меня зовут Феликсом , что я просто твой знакомый". Траур ей очень шел , как впрочем и мнe шел черный артистическiй бант и каштановая бородка. Она стала разсказывать, -- да, все произошло так , как я предполагал , ни одной заминки. Оказывается, она искренне плакала в крематорiи, когда пастор с профессiональными рыданiями в голосe говорил обо мнe: "И этот человeк , этот благородный человeк , который -- --" Я повeдал ей {170} мои дальнeйшiе планы и очень скоро стал за ней ухаживать.
Теперь я женился на ней, на вдовушкe, живем с ней в тихом живописном мeстe, обзавелись домиком , часами сидим в миртовом садикe, откуда вид на сафирный залив далеко внизу, и очень часто вспоминаем моего бeднаго брата. Я разсказываю все новые эпизоды из его жизни. "Что-ж -судьба!" -- говорит Лида со вздохом , -- "по крайней мeрe он в небесах утeшен тeм , что мы счастливы".
Да, Лида счастлива со мной, никого ей не нужно. "Как я рада", -- порою говорит она, -- "что мы навсегда избавились от Ардалiона. Я очень жалeла его, много с ним возилась, но как человeк он был невыносим . Гдe-то он сейчас ? Вeроятно совсeм спился, бeдняга. ?то тоже судьба!"
По утрам я читаю и пишу, -- кое-что может быть скоро издам под новым своим именем ; русскiй литератор , живущiй по-близости, очень хвалит мой слог , яркость воображенiя.
Изрeдка Лида получает вeсточку от Орловiуса, поздравленiе к Новому Году, напримeр ; он неизмeнно просит ее кланяться супругу, котораго не имeет чести знать, а сам думает вeроятно: "Быстро, быстро утeшилась вдовушка... Бeдный Герман Карлович !"
Чувствуете тон этого эпилога? Он составлен по классическому рецепту. О каждом из героев повeсти кое-что сообщается напослeдок , -- при чем их житье-бытье остается в правильном , хотя и суммарном соотвeтствiи с прежде выведенными характерами {171} их , -- и допускается нeкоторой юмор , намеки на консервативность жизни.
Лида все так же забывчива и неаккуратна...
А уж к самому концу эпилога приберегается особенно добродушная черта, относящаяся иногда к предмету незначительному, мелькнувшему в романe только вскользь: на стeнe у них висит все тот же пастельный портрет , и Герман , глядя на него, все так же смeется и бранится.
Финис .
Мечты, мечты... И довольно притом прeсныя. Очень мнe это все нужно...
Вернемся к нашему разсказу. Попробуем держать себя в руках . Опустим нeкоторыя детали путешествiя. Помню, прибыв двeнадцатаго в город Икс (продолжаю называть его Иксом из понятной застeнчивости), я прежде всего пошел на поиски нeмецких газет ; кое-какiя нашел , но в них еще не было ничего. Я снял комнату в гостиницe второго разряда, -- огромную, с каменным полом и картонными на вид стeнами, на которых словно была нарисована рыжеватая дверь в сосeднiй номер и гуашевое зеркало. Было ужасно холодно, но открытый очаг бутафорскаго камина был неприспособлен для топки, и когда сгорeли щепки, принесенныя горничной, стало еще холоднeе. Я провел там ночь, полную самых неправдоподобных , изнурительных видeнiй, -- и когда утром , весь колючiй и липкiй, вышел в переулок , вдохнул приторные запахи, увидeл южную базарную суету, то почувствовал , что в самом городe оставаться не в силах . Дрожа от {172} озноба, оглушенный тeсным уличным гвалтом , я направился в бюро для туристов , там болтливый мужчина дал мнe нeсколько адресов : я искал мeсто уютное, уединенное, и когда подвечер лeнивый автобус доставил меня по выбранному адресу, я подумал , что такое мeсто нашел .