Я сказал:
– Да ничего. Отдыхаю.
Она снова взглянула на экран, где были данные из моего фармаблока.
– Очень хорошо. Только не отдыхайте слишком сильно.
Я почувствовал себя полным идиотом, попавшись на явной лжи, но стоило выйти из кабинета, и это потеряло значение. На асфальте лежала кружевная тень, с юга дул прохладный ветерок. «Мусорная ДНК» закончена, мне было легко, как будто я только что вылечился от опасной болезни. Иппинг – тихий загородный центр: здесь есть поликлиника, зубной врач, маленький супермаркет, цветочный магазин, парикмахерская и два ресторана (неэкспериментальных). Никаких Развалин: пятнадцать лет назад коммерческий сектор снесли бульдозером и засадили биоинженерным лесом. Никаких световых табло (хотя их с успехом заменяют рекламные майки). В редкие воскресные вечера, когда я бываю свободен, мы Джиной бродим здесь без всякого дела, сидим у фонтана. Когда я вернусь из Безгосударства и у меня останется восемь месяцев на монтаж «Вайолет Мосалы», таких вечеров будет много, много больше.
Когда я открыл входную дверь, Джина стояла в прихожей, как будто ждала. Она была взволнована. Расстроена. Я шагнул к ней:
– Что стряслось?
Она отпрянула, подняла руки, словно защищаясь от нападения.
– Понимаю, Эндрю, сейчас не время. Но я терпела…
В конце прихожей стояли три чемодана.
– Что происходит?
– Не сердись.
– Я не сержусь, – (Это была правда.) – Просто не понимаю.
Джина сказала:
– Я дала тебе все шансы исправить положение. А ты продолжал в том же духе, словно ничего не изменилось.
Что-то случилось с моим чувством равновесия: почудилось, что меня качает, хотя я стоял совершенно ровно. Джина выглядела совсем убитой. Я протянул к ней руки, словно мог утешить.
– Почему ты не говорила, что я тебя обидел?
– Надо было говорить? Ты слепой?
– Наверное.
– Ты не ребенок. И не дурак.
– Я честно не знаю, что должен был делать.
Она горько рассмеялась.
– Конечно, не знаешь. Ты просто начал относиться ко мне как… к тягостному обязательству. В чем же тебе себя винить?
Я повторил:
– Начал относиться как… Когда? Ты про последние три недели? Ты же знаешь, что бывает, когда я монтирую. Я думал…
Джина заорала:
– Я не про твою долбаную работу!
Мне захотелось сесть на пол, чтобы прийти в себя; но я побоялся, что меня неправильно поймут.
Она произнесла холодно:
– Не загораживай дверь. Мне страшно.
– Что я, по-твоему, сделаю? Посажу тебя под замок?
Она не ответила. Я протиснулся мимо нее в кухню. Она повернулась и стала в дверном проеме, лицом ко мне. Я не знал, что говорить. С чего начать.
– Я люблю тебя.
– Предупреждаю, не заводись.
– Если я наделал глупостей, дай мне возможность исправиться. Я постараюсь…
– Самое ужасное – это когда ты стараешься. У тебя на роже написано, как тебе тяжело.
– Мне всегда казалось, что я…
Ее глаза смотрели на меня: темные, выразительные, немыслимо прекрасные. Даже сейчас они пронзали насквозь, мешали думать, чувствовать, превращали меня в беспомощного, растерянного ребенка. Но ведь я всегда был начеку, всегда обращал внимание. Как это могло случиться? Когда я недосмотрел, где? Мне хотелось спросить место и точное время.
Джина отвела взгляд.
– Теперь поздно что-либо менять. Я познакомилась с другим. Уже три месяца с ним встречаюсь. Если ты и этого не заметил… то как тебе еще намекать? Привести его домой и трахнуться у тебя на глазах?
Я закрыл глаза. Мне не хотелось слышать этого шума, который только все усложняет. Я проговорил медленно:
– Мне все равно, кто у тебя был. Мы можем…
Она сделала шаг ко мне и заорала:
– Мне – не все равно! Эгоист! Придурок! Мне – не все равно!
По лицу ее бежали слезы. Я силился хоть что-то понять, но по-прежнему хотел одного: прижать ее к себе. Я никак не мог поверить, что сделал ей больно.
Она сказала с презрением:
– Погляди на себя! Я, я минуту назад сказала тебе, что трахаюсь с другим! Я ухожу! И все равно мне в тысячу раз больнее, чем тебе…
Наверное, я действовал сознательно, наверное, я все продумал, но не помню, как шагнул к раковине, как схватил нож, не помню, как расстегнул рубашку. Помню только, что стоял в дверях кухни и полосовал ножом живот, приговаривая:
– Ты хотела шрамов. Вот тебе шрамы.
Джина бросилась на меня, повалила. Я отпихнул нож под стол. Раньше, чем я успел подняться, она плюхнулась мне на грудь и принялась лупить по щекам. Она вопила:
– Думаешь, это больно? Думаешь, это одно и то же? Ты не видишь разницы, да? Да?