Не поднимая голову, Кирилл продолжал молча ковырять еду.
— Ты бы поел, а то скоро совсем прозрачным станешь, как тетрадный лист, — посоветовал Макс, нависая над столом Кирилла, словно тяжёлая грозовая туча. Его друзья взрывались смехом, подхватывая настроение. — Думаешь, ты здесь самый умный? — он окинул взглядом детей, сидящих за соседними столами. — Они как могут стараются держаться. Так что и тебе не помешает приложить усилия.
Рука Кирилла, державшая вилку, внезапно застыла. Будь он нормальным — наверняка отреагировал бы на такое заявление, но двигаться или говорить хотелось ещё меньше, чем есть. Поэтому, сжимая столовые приборы, он лишь уставился на свои руки, словно они были частью каменной статуи.
— Почему молчишь? — Макс оттолкнулся от гладкой, отполированной поверхности и выпрямился, поражённый холодным, как бетон, безразличием. Никто прежде не позволял себе такого дерзкого поведения рядом с ним. Все либо дрожали от страха, либо бросались в атаку, но никогда не игнорировали — это выводило из себя.
— Эй, ты что, оглох? — возмутился один из приятелей Макса, пнув стул, на котором сидел блондин. Когда это не вызвало на его лице ни малейшей реакции, приятель бросил раздражённый взгляд на главаря, хмуро сведя брови: — Вот же говнюк!
Дима сделал шаг к парнишке, но Макс остановил его, приставив руку к груди.
— Да что с тобой не так?
Макс нахмурился, пытаясь всмотреться в бледное, истощённое лицо. Ровные, когда-то мягкие черты теперь скрывались за мрачной маской. Белокурый мальчишка с приятной внешностью казался воплощением общей боли этого места, и внезапно возникло желание вытрясти из него всю глупость, чтобы он понял: здесь каждый переживает подобное, но жизнь всё равно продолжается.
Когда Кирилл поднял глаза и посмотрел так, будто окружающий мир только что сгорел дотла, желание действовать рассеялось. В помутневших янтарных зрачках отражалась вселенская пустота. Ребёнок, который даже после мучительной потери обязан откопать в себе запасные силы, потух, словно фитиль в опустевшей керосиновой лампе.
Ещё никогда прежде Макс не чувствовал такого беспокойства.
— Да что ты пристал к этому неудачнику! — воскликнул Дима, разорвав зрительный контакт Макса с пустыми глазами, затем подошёл к мальчишке. — Ты язык проглотил? Тебе задали вопрос!
— Да он псих! — подхватил Рома, до этого молча наблюдавший за происходящим, и пнул ботинком железную ножку. — Отвечай!
— Заткнись, — бросил Макс, ощущая дух беспредела. Он понимал, как иногда тянет к ситуациям, в которых страдает очередной слабак — просто ради развлечения. Рома уже вместе с Димой двигались к мальчику, их шаги были кривыми, возмущёнными, и Макс заметил злобные ухмылки, исказившие их лица.
— Хватит! — Один лишь голос Макса заставил приятелей застынуть на месте. Всегда заставлял. — Нам пора.
— Почему? — Рома вновь бросил взгляд на Кирилла, презрительно усмехнувшись. — Мы просто хотели поднять парню настроение.
— Я сказал, отвалите! — резко отрезал Макс, заглушив голоса сидящих рядом детей, которые тут же замерли и даже вжали головы в плечи.
Парни умолкли. В их взглядах читалось разочарование, предвещающее конец веселья, но ослушаться не решались. Макса они знали слишком хорошо. У него не было друзей — лишь те, кто стремился занять место лидера. Никого он никогда не щадил. Все знали: у Макса на всё есть причина, и лучше не вставать у него на пути. Каждый, кто осмеливался нарушить его планы, получал по заслугам.
Кирилл слышал их голоса, словно сквозь толстое стекло. Его сознание заполнили отстранённые мысли, всплывающие отголосками ночных кошмаров. Перед глазами медленно возникала серая масса, словно из воздуха, принимая очертания человеческого силуэта. Как и прошлой ночью, она протягивала к нему размазанную в пространстве руку. Эта сущность без лица, имени и эмоций могла лишь умоляюще манить мальчика за собой. Он не видел этого в ней, но необъяснимо ощущал, что без него она погибнет в страшных муках. Ему был нужен кислород, чтобы жить, а ей был нужен он. Манящая тень так же страдала, металась, содрогалась. На мгновение даже почудился далёкий вопль, когда она закружилась над блестящим плиточным полом. Голос тени звучал лишь в его болезненном сознании, и всё, что она говорила, сводилось к одному: выход есть, и он только один. Грудь сдавила такая невыносимая боль, что казалось, ещё мгновение — и что-то вырвется наружу, разодрав её на части.