— Может, неправ я, да? — сдвигает брови Степан. Он стоит у стола посреди комнаты, опершись широкой полусогнутой ладонью на скатерть. Кузьма Мякишев сидит на тумбочке, бросая взгляды на Пахома, но делает вид, что главное его занятие — наблюдать в окно за бульваром. В разговор он пока не вмешивается.
— Учить меня вздумал? — цедит сквозь зубы Пахом. — Отвали, друг… Кто ты такой? Вместе вкалываем, на одних правах. Может, метишь в бригадиры?
Степан делает судорожный шаг к койке, но Кузьма Мякишев останавливает его:
— Тихо, ребята!.. Не зажигайся, Степан, попробуем без рук доказать этому сморчку, что он поступил дрянно.
Мякишев соскакивает с тумбочки, отряхивает брюки и, подойдя к Пахому, опускает тому руку на плечо.
— Видишь ли, Пахомчик, свои идеи мы тебе насильно не вталкиваем, ты уже из детского возраста вышел, и так далее… Но ты живешь, работаешь с нами, и за твои пьяные выкрутасы нам своим горбом приходится рассчитываться, понял? Или, думаешь, Степану, мне да и другим ребятам очень хочется тебя обрабатывать?
— Да отпусти ты, — морщась, поводит плечом Лагушин. — Какого черта вы напустились? От начальства влетит, знаю, а ваше-то дело какое? Просили бы замену…
— У нас не проходной двор, Пахом, а свой коллектив, своя бригада. Мы и без замены сработали сегодня неплохо, но дело-то не в этом… С начальством у тебя свой разговор, а с нами — особый. Мы тебе не ваньки-встаньки, мы и сами пить умеем, почему же ты оказался на отличку с тряпичкой? Плевать на нас хотел, так что ли?
На лице Пахома застыла досада, он молчит — маленький, взъерошенный — перед рослым, широкоплечим Кузьмой Мякишевым, который уж очень спокойно, почти лениво, бросает обидные слова. Знает Пахом, что больше всего нужно бояться Кузьмы вот такого: говорит, говорит, а затронь его колючим словечком — вкатит своей ручищей оплеуху, да еще спокойненько спросит: «Может, добавить?» Нет уж, лучше выждать, когда Кузьма немного охолонет и отойдет к своей койке, тогда можно и огрызнуться, Мякишев только рукой махнет.
Но сегодня все идет не обычным чередом.
В комнату шумно вваливаются Костя Ковалев и Рафик Мангазлеев — тоже из бригады Макурина. Ребята весной окончили горнопромышленное училище и, хотя живут они здесь, в поселке у родителей, и зарабатывают наравне со всеми в бригаде, до сих пор щеголяют в темно-серых ученических гимнастерках, в форменных фуражках.
— В кино шпарим? — кричат они с порога, но тут замечают полураздетого Пахома Лагушина.
— Э, беглец отыскался? — не без иронии говорит Костя и подталкивает низкорослого, медлительного Рафика. — Правду наши поселковые девчата говорили, что видели Пахомчика здесь с каким-то старичком в засаленной толстовке, а ты не верил… Ну, оклемался? — стрельнул он глазами на Пахома. — Может, за бутылкой на похмелку сбегать, а?
Этого Лагушин уже не мог стерпеть. Чтобы сосунки, которые только вчера от материной юбки оторвались, насмехались над ним?!
— Ты… ты, паскуда! — распухшие губы Пахома начинают дергаться, он выворачивается из-под ладони Кузьмы и хватает зачем-то брюки. Мякишев широким отгребающим движением садит его на койку.
— Сиди, не рыпайся. Пацаны тоже за тебя сегодня вкалывали, могут сказать тебе пару слов… А что за кино, Костя?
Вошедшие чуть позднее Василий Вяхирев и Вера застают компанию мирно и тихо переговаривающейся. Лишь Пахом, упрямо сжав губы, мрачно смотрит в окно.
— О, удачно! — восклицает Василий, шагнув к столу. — Почти вся бригада, как говорится, в сборе. Макурина бы еще сюда. И Кораблева.
— Макурин недалеко живет, — отзывается Костя Ковалев. — Он недавно был здесь. Позвать можно. Но красавца этого не застал, — указывает он на Пахома. — А у Кораблева сегодня семинар.
— Семинар? Ах, да, он же в вечернем университете учится, — вспоминает Вяхирев. — Жаль, жаль… Надо бы поговорить с ним о дебоше. Стекла выбивать вздумал.
— Он же не хотел, — подает голос с койки Пахом. — Ястребов бросился в дверь, а Леня отвести его думал от ресторана, ну и — локтем в стекло.
— Локтем в стекло, говоришь? — остро смотрит на него Вяхирев. — Ну и видок у тебя, Лагушин. Ты-то чего не вышел на работу?
— Надо и не вышел, — отворачивается к стене Пахом.
— Я тебя серьезно спрашиваю, — строже говорит Вяхирев. — Пьянствовал?
— Своих комсомольцев учите, а ко мне нечего привязываться, — тихо бурчит Пахом, но слова его ясно слышны всем.