— Вот это визит! Просто не верится…
И — радостный, суетный — не обращает внимания на вспыхнувшее лицо Любаши. Девушка, удерживая Рекса, неотрывно наблюдает за идущей к крыльцу Верой. И когда Андрей, Вера и Василий скрываются за дверью, с неожиданной злостью пинает беснующегося Рекса:
— Замолчи ты!
С гулко бьющимся сердцем останавливается она посреди двора. Нужно ли идти ей в комнаты? Пришли не к ней, да и к тому же — странную, непонятную настороженность вызывает у Любаши эта красивая, бойкая девушка.
И все же Любаша входит в дом, тихо здоровается еще раз, метнув смущенный взгляд на мать. Устинья Семеновна бренчит тазом из-под умывальника, сливая грязную воду в помойное ведро. Василий и Вера стоят у стола, невдалеке от них — Андрей.
— Здравствуй, здравствуй, Люба! — радостно кивает ей Вера и шагает навстречу.
— Унеси-ка помои! — сердито бросает Устинья Семеновна Любаше, словно не замечая улыбающейся Веры. — Да свиней там загони, хватит уж…
Сама начинает выбрасывать на середину пола влажные тряпки, туда же сухо шлепается веник.
— А мы — к вам, Устинья Семеновна, — говорит Вера после стука хлопнувшей за Любашей двери. — К вам и Любе…
— Пол она сейчас будет мыть, некогда ей лясы точить, — обрезает Устинья Семеновна. — А со мной, старухой, какие у вас могут быть разговоры? И не собираюсь даже… Ты, Андрей, добросал там навоз-то?
— Немного осталось…
— Иди, а то затемнеет. Свиней-то не на улице на ночь оставлять.
В комнате повисает неловкое молчание, слышится лишь, как Устинья Семеновна шебаршит палкой, доставая что-то из-за печки.
— По хозяйству, значит? — говорит наконец Вяхирев, ободряюще глянув на Андрея. — Что ж, занятие полезное и нужное.
— Не больно-то молодежь нонче по хозяйству, — ввертывает Устинья Семеновна. — Не сеют, не пашут, к дяде в рот глядят, — и распрямляется, держа потрепанную мешковину в руках. — Ну, гостеньки, извиняйте, а пол-то мыть надо…
Андрей густо краснеет, хочет что-то сказать, но Вяхирев кладет ему руку на плечо:
— Ладно, мы ведь на минутку забежали, — кивает он. — Проводи нас… Завтра в первую смену? Ну, увидимся… Идем, Веруська!
Снова рвущийся на цепи Рекс, короткие пожатия рук за воротами, понимающие взгляды Василия и Веры.
«Вот тебе и счастливый день, — морщится Андрей, захлопнув ворота и оглядывая пустым взглядом широкий двор. — Нехорошо, чертовски нехорошо получилось! Чего она против них озлилась?»
А Устинья Семеновна уже на крыльце.
— Укатили? Ну вот, так-то лучше… — голос у нее заметно добрей, но на лице все то же выражение строгой сухости. — От безделья пусть в свой клуб идут, а по чужим-то домам нечего пороги обивать… Без обиды тебе наперед скажу Андрей: товарищев-то можешь принимать там, на шахте, а здесь им делать нечего.
— Но как же так, Устинья Семеновна? — недовольно поглядывает на нее Андрей. — Они не просто так, а по делу, может быть.
— По работе — и на шахте времени тебе хватает! А пришел домой — к чему они тебе, товарищи-то? У тебя жена… будет вот Любка, хозяйство свое объявится, следить за ним надо. А где ты за всем успеешь, если хахоньки в своем доме с этими вот начнешь разводить? Подумай, подумай, я не худое тебе советую… Ну иди, добросай назем-то, да и ужинать надо собирать.
Мимо проходит Любаша, боясь глядеть на Андрея.
— Ты что несешься-то? — останавливает ее Устинья Семеновна. — Дай-ка ведро. А вы докончите там в сарайке-то…
— А пол? — поднимает на мать глаза Любаша.
— Завтра вымоешь, сегодня ладно уж… А я к Лыжиным наведаюсь, надо мне.
«Ну и ну! — морщится Андрей, шагая к сараю. — Получается, что она их просто выставила, Василия и Веру? Вот человек…»
В сарае Любаша молча застывает у двери, наблюдая, как он накладывает навоз на носилки.
— Ты что молчишь, Любаша? — окликает Андрей.
— Так… — и отводит взгляд.
— Постой, постой… В чем дело-то? Иди-ка сюда.
Она подходит, хмурая. Но не противится, когда он обнимает ее, а прижимается, притихшая, к его плечу.
— Ну? — говорит тихо Андрей.
Она долго молчит, потом спрашивает:
— Ты меня очень любишь?
— Очень, Люба…
— И никогда никого не будешь любить, кроме меня?
— Глупый мой человек! Конечно, никого, — смеется он. — Но почему ты спрашиваешь?
Любаша отводит взгляд:
— Так просто… — и нерешительно высвобождается из объятий. — На улице скоро темно будет, надо добросать навоз.
6