Каковы? Где они?
Андрей усмехается, повязывая галстук, и невольно прислушивается к оживленно вспыхнувшему в соседней комнате неясному разговору Любаши и матери. Слов сквозь бряканье посуды не разберешь, да Андрей и не старается делать это: мало ли о чем могут вести разговоры женщины в суетные дни.
В зеркало ему видно: быстро входит, распахнув синие дверные занавески, Любаша. Остро, возбужденно блестят глаза, взгляд ищуще метнулся к Андрею. Она очень хороша в белом платье, с легким румянцем на чистых щеках, порывистая, решительная. Ожила и чудесно расцвела Любаша за последние дни, занятая приготовлением к свадьбе. Сейчас она подходит к Андрею, забирает из его рук галстук:
— Давай-ка…
Короткий, странно уклончивый взгляд ее, быстрые, но рассеянно неловкие движения пальцев, завязывающих узел на галстуке, передают ему старательно скрываемое Любашей беспокойство. Он осторожно привлекает ее к себе:
— Ну что ты? О чем-то хочешь поговорить, да?
Она отводит взгляд и слабо улыбается — фальшиво и жалко:
— Ты уже понял…
И опять замолчала, потушив улыбку раздумчивым движением бровей.
Андрей не торопит ее — пусть соберется с мыслями. Но настораживается: о пустяке Любаша, конечно, не будет размышлять так встревоженно.
Резко хлопает дверь, Любаша вздрагивает, оглядывается.
— Что ты, Люба?
— Так… Мама ждет меня, — зябко поводит она плечами и поднимает на Андрея глаза: — Она хочет, чтобы мы в церкви венчались. Уже и с батюшкой договорились, отказаться сейчас неудобно. Ты согласишься, правда? Не одни же мы, все так делают… Ну, не все, так многие. Что в этом плохого? А маме приятно будет, знаешь как?
Любаша говорит торопливо, словно боясь, что Андрей не дослушает ее. Знает, что очень далекой от малейших мыслей о могущественной силе религиозных таинств, ну и что ж? Пусть просто согласится на венчание в церкви, только на это! Трудно разве?
— Слышишь, Андрей? Ну что тебе стоит? Ради меня, прошу…
Смутно на сердце Любаши, видит: все больше мрачнеет Андрей. Уже и руки снял с ее плеч, хмуро смотрит в окно. А за дверью — мать. Твердо сказала она: нет им без венчанья родительского благословенья.
— Андрей…
Он оборачивается и долго, внимательно смотрит на нее. Потом снова, не удержав нахлынувшего порыва нежности, привлекает к себе, ощущая на своих губах щекочущее, мягкое прикосновение шоколадно пахнущих ее волос. И вздыхает — глубоко и неровно.
— Не нужно, Люба.
— Но, Андрей…
— Не будем трепать друг другу нервы. Мне очень не нравится, что ты иногда уходишь с мамой в церковь, что это вот, — слегка трогает он шнурочек крестика, — носишь, но… Разве я тебя заставляю: сними? Поймешь когда-нибудь и сама… Но и ты согласись со мной — не могу я идти в церковь. Понимаешь, не могу!
Странно тихо становится в соседней комнате. Андрею даже кажется на миг — дрогнула плотная полость штор. Он знает: Устинья Семеновна слушает их разговор.
И уже нетерпеливее, резче говорит:
— Не будем об этом, Люба… Зачем делать из меня посмешище на всю шахту?
Мелко вздрагивают плечи Любаши. Но Андрей не успевает успокоить ее: раздается голос Устиньи Семеновны — на какие-то мгновения прежде, чем она распахивает дверные занавески.
— А из нас можно делать посмешище? — Устинья Семеновна шагает к нему, недобро блеснув глазами. — Аль отдам я тебе дочь без венца? Шалишь, милый человек… Спокон веку так заведено, что семейная жизнь венчаньем начинается, и не нам бога гневить. Уж коль в наш дом входишь — наш обычай и соблюди! К чужому порогу со своей вехотью не ходят… Если не желаешь по-нашему, вольному — ветер судья!
— Мама, ну зачем ты?! — шагает к Устинье Семеновне Любаша. — Надо же как следует обо всем поговорить, спокойно, а ты…
— Что — я?! Аль в прятки играть хочешь меня заставить? Не доросла еще… Собирайтесь, нето у меня разговор короткий!
Усмехнувшись, отводит взгляд Андрей. Видит в окно, как зелено искрится в кустах палисадника напоенный зноем солнечный полдень. Воробьиная стайка, разомлев, сидит в зеленой тени ветвей черемухи, притихшая, сонная. Соседская рыжая кошка крадется по заостренным верхушкам дощатого частокола. И недалеко, совсем недалеко осталось ей до нахохленного, сонно замершего ближнего воробья. Она чувствует приближение решительного момента; вкрадчивей, едва заметней в сплетении кустов стали ее движения. Вот замерла, пригнув уши…