— Ты можешь себе все позволять, но насмехаться… Лучше прямо скажи: наши дороги разошлись, чем волынку тянуть. Я отцу написал, что мы поженимся, а ты…
Но Лушка уже сделала выбор: там, за стеной, ее ждет Филарет. На мгновение она бессознательно сравнивает их: неуверенного, робкого Степана и решительного, с хозяйскими замашками Филарета — и досадливо морщится. Зачем Степан отнимает у нее время? Рядом с Филаретом он выглядит невзрачным, смешным… Интуицией пробуждающейся женщины Лушка чувствует, как многоопытен в своих интимных делах Филарет, и это разжигает ее любопытство. Ей еще не знакомо чувство материнства, заставляющее женщину быть осторожной, стремиться к созданию семьи, она просто шагнула в незнакомую, увлекающую новизной, полосу жизни, главным в которой была ее потребность в ласках Филарета. У него есть жена? Но кто она? Лушка об этом не задумывается, а если и появляются такие мысли о той, неизвестной, ласкавшей когда-то Филарета, они носят легкий оттенок эгоистичной жалости к некрасивой и, как думается Лушке, стареющей женщине. Ведь Филарет предпочел ей Лушку, значит, та, другая, для него теперь — в прошлом…
— Шел бы ты, Степан, куда там тебе надо, — советует она. — Я ни о чем с тобой говорить не хочу…
Степан не успевает ответить — входит Лушкина мать.
— Здравствуй-ко, — ласково кивает она ему. — Что это — почетный гость у порога? Проходи, Степа…
— Некогда, — хмуро отвечает он и смотрит на Лушку. — Ладно, увидимся на шахте, мне с восьми на смену… Завтра, значит…
Лушка коротко усмехается. «Завтра, Степан, я уже буду, наверное, далеко отсюда, напрасно загадываешь».
И едва за Степаном хлопает дверь, вздыхает легко, свободно.
— Что это не проводила парня-то? — мимоходом бросает Аграфена. — Поссорились, знать?
— Найдет дорогу и без меня…
И торжествующе улыбается, зная, что матери неизвестно многое из того, что случилось в последние дни.
Апполинарий Ястребов в изнеможении вытер мокрой тряпкой потный лоб и шею, зачерпнул из ведра противной теплой воды и жадно выпил.
«Идиотская жара», — только и подумал он, ничком бросаясь на тряпье лежании.
Вот уже несколько дней живет он в шалашике на огороде Лыжиных, дожидаясь, когда Филарет переправит его в Корпино. И эти несколько дней Ястребов в рот не берет спиртного. Филарет сам приносит ему обеды — сытные и вкусные, но Апполинарий нервничает. Ему, привыкшему к ежедневным приемам алкоголя, противно есть эти «постные», как он посмеивался в первый день, обеды. Удивительно безынтересным кажется все окружающее, а безветренная жара, чуть спадающая лишь к ночи, окончательно изматывает его. Даже ласковые, утешительные слова заботливого Филарета не радуют Апполинария.
И сегодня к полудню он подумал особенно ясно: «Хотя бы рюмочку какой кислятины пропустить. Всего одну бы…»
И сразу вспомнился базар, чайная, запойное веселье подзагулявших мужчин, и себя словно со стороны увидел Апполинарий — довольного, бросающего едкие шутки угощавшей его компании. Хохот, пьяные выкрики, стершиеся лица и звон стаканов…
«Нет, не могу больше сидеть, как крот в норе, — приподнимается Апполинарий. — Или я хуже других людей и мне возбраняется выпить стаканчик-другой?»
Натянув на потное тело толстовку, осторожно высовывает голову из шалаша. Кругом тихо. В такую жару едва ли кто добровольно выберется из тени. Окон у Лыжиных на огород нет, это хорошо. Если тайком проползти бороздой до калитки, то — Ястребов знает — он сразу же окажется на тропинке в двух-трех десятках шагов от соседней улицы. А на улице едва ли кто обратит внимание на него, мало ли ходит людей здесь?
«Доберусь до базара, давану парочку стаканчиков красного, Филарет и не узнает, что выпил», — решительно раздумывает Ястребов, откидывая половичок над входом в шалаш. И враз замирает: в доме стукает дверь, кто-то проходит по двору на улицу. Но Ястребову надо совсем в другую сторону, и он ползет по борозде к калитке.
«Ловко, — усмехается он, выюркнув в дверцу и отряхивая запыленные брюки. — Комар носа не подточит… Ну, а теперь — темпы! Надо обернуться, чтобы Филарет ничего не заметил…»
Лишь полчаса понадобилось ему, чтобы добраться до базара — так спешил он, шагая по жаре, имея перед собой самую наисоблазнительнейшую цель — чайную, где даже продавец иногда сердобольно дает ему в долг стакан вина.
И не ошибся.
— О, Жизнь-Борьба пришел! — громко крикнул кто-то, едва Ястребов вырос на пороге чайной. — Айда сюда, Апполончик!
Ястребов привычно улыбается и послушно идет на голос. Он знает, что должен быть сейчас послушен и тих — так хочется ему заполучить стаканчик красноватой влаги.