Теперь в доме стояла гнетущая тишина. Наденька не любила тишины, боялась ее. Может быть, потому, что тишина разливалась по комнатам всякий раз, когда Петрусь улетал.
В такие дни каждый стук, скрип двери, возглас на улице заставляли ее вздрагивать. Она прижимала руки к груди и слышала, как бешено стучало сердце.
«Боже, как тяжело быть женою летчика!.. Петрусь… Если бы он знал, как боюсь я за него, с какой тревогою встречаю каждую зарю!..»
Наденька крепилась. Но сегодня удар настиг ее совсем не с той стороны, откуда она ждала с таким трепетом и готовностью встретить его грудью.
Арестовали Вачнадзе. За что? Она глядела на мужа и думала:
«Петрусь знает. И это, должно быть, очень серьезное, если он не говорит ей. А может быть, и он ничего не знает? Добивался же он приема в Жандармском управлении».
— Скажите мне, чем же Георгий провинился? — спросила Наденька, глядя на мужа и Мишу пристальными, горящими глазами.
Миша молча пожал плечами.
— Тем, что родился в России! — громко и с отчаянной, выстраданной силой сказал Петр Николаевич. — Честные, мужественные люди идут на каторгу, народ стонет от бесправия, от лютой нужды, и я теперь понимаю московских мастеровых, которые восемь лет назад дрались на баррикадах!
Петр Николаевич понизил голос:
— Иной раз кажется, что не будь на тебе офицерских погон, и ты бросил бы в лицо нынешним правителям — «Куда ведете вы Россию, господа?!» — Он горестно усмехнулся: — Иной раз!.. Георгий-то не побоялся… Не знаю, честно ли мы живем…
Он снова отвернулся к окну, опустив плечи.
«Что он говорит! — всполошенно думала Наденька. — Боже, да за такие слова…»
Передков поднял брови и застыл, не веря своим ушам.
В дверь постучали. Наденька вздрогнула и пошла открывать. Это почтальон принес «Киевскую мысль».
Петр Николаевич пробежал глазами газету. «…Дело Бейлиса привлекает пристальное и гневное внимание всего христианского мира. Кровь православного мальчика, употребленная преступником Бейлисом и его сообщниками-единоверцами для религиозного ритуала, вопиет о мщении…»
— Какая чепуха! Какая дикая, несусветная чушь! — воскликнул Петр Николаевич и, скомкав газету, отшвырнул ее прочь.
Наденька подняла газету и, задумавшись, стала ее разглаживать. Бывает странное состояние тревоги, когда человек смутно предчувствует несчастье, которое вот-вот постучится в его окошко.
Наденька совершенно растерялась. Прежде она боялась за Петра, когда он бывал в небе, теперь за него страшно и на земле. У него такие опасные мысли, что выскажи он их где-нибудь в офицерском собрании… Она зябко передернула плечами…
Петр Николаевич резко поднялся. Он весь преобразился, будто стряхнул с себя уныние. Он был теперь снова собранным, подтянутым, будто в нем натянулась внутренняя пружина.
— Куда ты? — спросила Наденька.
— На аэродром. Надо работать, друг мой.
На Крещатике Петр Николаевич сказал Передкову, отводя глаза:
— Передай Нелидову, чтоб готовил к полету «Ньюпор». Я зайду… починить часы.
— Пойдем вместе, Петруша…
— Нет, нет!.. Я скоро подъеду.
Петр Николаевич направился к Ирининскому переулку.
Дверь отворила Лена.
— Петр Николаевич!.. Здравствуйте!.. Пройдите, пожалуйста, в гостиную.
На этот раз Лена была весела, очень спокойно и благодушно настроена.
Петр Николаевич принужденно улыбнулся:
— Я вспоминаю нашу прошлую встречу. Тогда я, кажется, был менее желанным гостем.
«Он очень наблюдателен, — изумилась Лена. — Но не могу же я ему сказать о причине моей тогдашней тревоги!»
В гостиной Лена заметила, что он очень бледен и, должно быть, взволнован.
— Здесь никого нет? — быстро спросил Петр Николаевич.
— Никого… — тихо ответила Лена. Она почувствовала, как задрожали колени и знакомый холодок страха пробежал по спине…
— Вачнадзе арестован два часа назад на аэродроме. Он просил меня передать, что Феоктист — предатель и что… нужно переменить явки на Подоле…
Он сказал это быстро, четко и очень серьезно, точно отдавал рапорт.
Лена несколько секунд молчала, прижав к груди левую руку. Изумилась ли она тому, что «Феоктист — провокатор», или тому, что об этом сообщает ей… поручик Нестеров? Вероятнее всего — и тому, и другому.
На ее лице теперь отчетливо проступили коричневые пятна. «Она беременна…» — подумал Петр Николаевич и от этой мысли его почему-то бросило в холод.
«Если о ней узнают, не пощадят будущего ребенка…»