— Извольте.
Корреспондент повеселел и быстро зачастил по-французски:
— Я благодарю вас, месье, за то, что вы согласились на рандеву. Парижская газета «Матэн» приглашает вас рассказать на ее страницах о вашем необычайной храбрости полете.
— Спасибо, месье, — ответил Петр Николаевич. — С удовольствием приму любезное приглашение. Удивительно, в моей мертвой петле видят лишь храбрость. Но я позволю себе утверждать, что мертвая петля открывает новые горизонты в летании. И честь этого открытия принадлежит России!
— Как вам будет угодно, месье Нестеров. Я передам текст вашей статьи по телеграфу.
— Господин Пегу читает «Матэн»? — улыбнувшись, спросил вдруг Петр Николаевич.
— Уж эту-то статью, можете быть уверены, Адольф Пегу прочитает! — засмеялся француз.
— Мы должны обогащать друг друга. Слишком много гибнет нас, чтобы мы были скрягами и не держались за руки.
То ли Петр Николаевич ошибся, сказав по-французски не то слово, то ли корреспондент понял его по-своему, но он еще оживленней заработал руками и задергался, точно был весь на пружинах.
— О, да! Адольф Пегу сколотил своими показательными полетами весьма приличное состояние.
Он вкрадчиво понизил голос:
— Кстати, месье Нестероф… Компания французских предпринимателей поручила мне сделать вам одно, полагаю, заманчивое для вас предложение… Условия баснословно легкие для вас… Один месяц поездки по Франции и десять тысяч франков в кармане!.. Вы станете богатым человеком, месье Нестероф!
Петр Николаевич покраснел, обиженно поджал губы.
— Я не канатоходец и не факир… Есть вещи, которых не измерить деньгами!..
— Извините, месье Нестероф. Я вас, кажется, не так понял…
«И никогда не поймешь!» — мысленно воскликнул Петр Николаевич. Он тяжело задышал и сказал как можно сдержанней:
— Вечером приходите за статьей. До свидания, месье!..
В дверях француз встретился с Есиповым и Евграфом Крутенем, чуть не сбив их с ног.
— Ого! — проговорил Есипов. — Ты провожаешь гостей довольно энергично!
Петр Николаевич молча махнул рукой. У него еще не улеглось раздражение.
Крутень глядел на Нестерова влюбленными глазами. Этот молодой коренастый поручик недавно был прикомандирован в Одиннадцатому отряду в качестве наблюдателя на предстоящих маневрах Киевского военного округа.
Маленький, с гордой осанкой, в лихо заломленной фуражке, он напоминал чем-то петуха, и летчики, сойдясь с ним ближе, стали ласково звать его «Петушком».
Петр Николаевич пожал руку Есипову, но тот не выпускал его руки и улыбался все щедрее и радостнее:
— Петр Николаевич! Пришел приказ… Вам присвоен чин штабс-капитана. Поздравляю!
— Поздравляю, господин штабс-капитан! — звонко сказал поручик Крутень. — От всей души!
Лицо Петра Николаевича зарумянилось. Весело заблестели глаза.
— Спасибо, господа! Диночка! Собирай на стол!
Появилась Наденька в новом темно-бордовом платье, в рубиновых сережках, как всегда красивая и одновременно простая…
— Да, да, штабс-капитанша! — засмеялся Есипов, целуя руку Наденьке. — И побольше бутылок! Уж ежели стрелять, так стрелять батареей!
Крутень звякнул шпорами и приложился к руке Наденьки горячими губами.
Капитанша! Давно ли они с Петром гоняли голубей и он учил ее затейливой мудрости голубятников? Давно ли отзвучала та необыкновенная «Лунная соната», когда Наденька не словами, а звуками рояля рассказала Пете о своей первой любви. И он понял тогда ее, все понял…
Наденька ставила на стол посуду, нарезала тонкими ломтями тушеное мясо, украшала селедку луковыми кружочками…
Кружилась голова — от счастья, от волненья, и… смутного страха. Так бывает в непогодное лето. После хмурых, дождливых дней засияет вдруг солнце, и над землей заголубеет высокое, чистое, как стеклышко, небо. Но еще не рассеялись воспоминания, и каждое облачко заставляет зябко поеживаться.
Наденька радовалась счастью и… боялась его. Опыт Петра с мертвой петлей прошел удачно. Но он на этом не остановится. Он будет делать новые мертвые петли, и кто знает, чем это все кончится…
Пришел Миша Передков, очень похожий на Евграфа Крутеня — юношеским порывом, непосредственностью, влюбленностью в Петра Николаевича. Он, как охапку дров, нес объемистую пачку газет и писем.
— И еще столько же у почтальона! — объявил он. — Радуйся, Петр! Ты стал знаменитей Кина и Веры Холодной!
Все засмеялись и принялись разбирать почту…
— Я всю жизнь боялся двух вещей: щекотки и знаменитости, — сказал Петр Николаевич. — Этим чувством я обязан гатчинцам: после некоторых полетов они так мяли мне бока, что я долго потом ходил с синяками.