Николай Зарайский, поиграв плечами, на которых переливали золотом новенькие погоны, язвительно бросил:
— Несчастная любовь гонит утлую ладью Нестерова к Тихому океану.
— Это что — аллегория? — с усмешечкой спросил Лузгин.
— Какая к черту аллегория! Он женится на Наденьке — помнишь прехорошенькую институточку в Нижнем Новгороде?
— Неужели? — удивился Лузгин.
— Кто-то сказал, что любовь — это неизбежный для каждого человека период безумия, — вставил Митин, кося глазами в сторону Нестерова — слышит ли он их разглагольствования.
Лицо Петра было непроницаемо.
— Да, — продолжал Зарайский, — но если офицер намерен жениться до достижения им двадцати восьми лет, он должен внести реверс — пять тысяч рублей!
— Ха-ха-ха! — загоготал Лузгин. — Пока Нестеров собирает эти деньги, его Наденька успеет стать «Христовой невестой»!
— Вот он и выбрал Дальний Восток, там можно жениться без реверса.
Когда очередь дошла до Данилы, он подошел к столу и тоже попросил назначить его на Дальний Восток.
— Куда конь с копытом — туда и рак с клешней! — смеясь произнес Зарайский.
— Никола! — сказал долговязый узкоплечий выпускник, на котором погоны сидели с той небрежностью, которая характерна для вчерашних юнкеров. — Если мне память не изменяет, ты когда-то мечтал о небе?
Зарайский задумчиво поднял брови.
— Мечта и сейчас со мной. При первой возможности я постараюсь попасть в Париж, пройду там обучение на аэроплане и вернусь в Россию крылатым.
— Ах, какие девочки в Париже!.. — закатил глазки Лузгин, и все захохотали, в душе завидуя князю Зарайскому: для него не существовало в жизни преград.
Петра, между тем, мучили сомнения. Согласится ли Наденька поехать с ним в эдакую даль? Он ведь принял свое решение очертя голову, не спросил Наденьку, готова ли она к столь крутой перемене в ее судьбе. Можно ли венчаться, когда ей нет еще и семнадцати лет?..
Петр знал, что Наденька любит его, толстая связка писем — красноречивый тому свидетель. В письмах она сказала ему очень многое, на что, быть может, не отважилась бы с глазу на глаз. Но продолжает ли Наденька любить его? Вот уже больше недели от нее нет письма.
С такими, примерно, мыслями шел Петр на царский смотр.
Под торжественные марши оркестров вступили в Красное село колонны молодых подпоручиков — выпускников Петербургских военных училищ. У каждого на левом плече, под погоном, белел высочайший приказ о производстве в офицеры.
Веселые солнечные зайчики прыгали на окнах деревянного дворца командира гвардейского корпуса графа Шувалова, на трубах оркестров, на кокардах, погонах, эфесах сабель. Гордое, прекрасное чувство волновало сердце: «Отныне ты офицер русской армии, подпоручик». Для девятнадцатилетнего юноши, изрядно похлебавшего кадетских и юнкерских щей, это что-нибудь да значило.
— Царь!.. Царь!.. — прошелестел по рядам торопливый шепот.
Петр пригляделся. У высокой гранитной колонны, среди пышных, сверкавших золотом погон и орденов генералов и высших сановников, стоял довольно-таки невзрачный полковник с рыженькой бородкой, в красном чекмене гвардейских казаков.
«И это — император всероссийский?!» — разочарованно подумал Петр. На портретах государь выглядел куда солиднее.
Теперь он щурил от солнца свои бесцветные глаза и натянуто улыбался не то чтобы мягкой, а какой-то безвольной улыбкой…
Царь что-то сказал, голос его достиг лишь ближних рядов, но все догадались, что он поздравлял вчерашних юнкеров с производством в офицеры. Раскатистое «Ура!» пронеслось из края в край. Оркестры заиграли «Боже, царя храни».
Колонна напоминала установленный на Дворцовой площади в Петербурге огромный обелиск, который венчал ангел с крестом. Некоторые юнкера утверждали, что если поглядеть в бинокль, ангел покажется удивительно похожим на императора Александра Первого. Строитель Исаакиевского собора Монферран возводил этот обелиск в честь победы Александра над Наполеоном.
Петр снова бросил взгляд на царя. Верзила-генерал в оплетке аксельбантов, весь изогнувшись и побагровев от натуги, что-то шептал на ухо государю, который по-прежнему глядел перед собой рассеянно и бесстрастно.
По какой-то странной ассоциации вспомнился краснолицый жандармский ротмистр на профессорской кафедре в университете и хриплый окрик его:
— Господа студенты! Пр-редлагаю р-разойтись!..
Маргарита Викторовна всплеснула руками в радостном материнском испуге. Прошло всего два года, как ее Петушок, ее Петюшка окончил корпус и уехал в Петербург. Только два года! А теперь перед ней стоял стройный офицер в новеньком сюртуке с двумя рядами блестящих пуговиц, с высоким воротником из черного бархата, в золотых погонах, в щегольских сапогах со шпорами.