— Сплетницы по всей артиллерийской бригаде злословят: «У нашего генерала и капитана Сегеркранца много общего, например: голос, Наталья Алексеевна и прочее».
Когда Сегеркранц улыбался, он был воплощением доброты и нежности, но время от времени, когда он забывался, беспощадно злая волна отчетливо проплывала в его глазах.
— Вы приехали из Петербурга, подпоручик, и можете, конечно, много порассказать о том, как там разгуливала по улицам… эта самая… революция. Мне она, извините, Надежда Рафаиловна, за грубость, представляется гулящей девкой во французском колпаке на развевающихся грязных космах и с мешочком немецких золотых марок у груди под платьем. Жаль, что меня там не было, очень жаль! Я бы потаскал эту девку за волосы.
Петру Николаевичу был противен и развязный тон капитана Сегеркранца, лениво растягивавшего слова, как будто он делал снисхождение собеседникам, одаряя их своей премудростью, и какая-то звериная жестокость, искажавшая его лицо херувима.
— Я не люблю иносказаний, — нахмурясь, произнес Петр Николаевич. — Революцию мы ощущали только в том, что в Михайловском училище на несколько месяцев были упразднены увольнительные записки и мы заполняли свой досуг гигантскими шагами… вокруг столба.
— Вы что-то не договариваете, милейший подпоручик. Революция, как океанская буря, как землетрясение, ощутима всюду. Скажу по секрету, пошатнулись даже самые надежные части, и в том числе знаменитый Преображенский полк, где в чине полковника состоит сам государь.
— Вы осведомлены гораздо лучше меня, — сказал Петр Николаевич.
Наденька видела, как побледнело его лицо, как плотно подобрал он губы.
«Бушует у него все в душе… Но сдержан, ох, как сдержан!» — молча дивилась она.
— Ничего мы здесь, за тридевять земель, не знаем. А вы, можно сказать, очевидец и молчите. Досадно!
Петр Николаевич молчал. Встретясь с голубенькими глазками Сегеркранца, не отвел взгляда, в котором гость увидел выражение неприязни.
— Ну, господь с вами. Желаю вам всяких благ, — сказал Сегеркранц, вставая.
Он поцеловал руку Наденьке, а с Петром Николаевичем холодно раскланялся.
Обвенчались Петр Николаевич с Наденькой в старой церквушке на окраине Владивостока, за китайским кварталом — Миллионкой. В церкви не толпились ни свахи, ни дружки, ни поддружья. В густой тишине потрескивали свечи. Поп, подняв правую бровь, а левый глаз плутовато прищуря, спросил размеренно и торжественно:
— Имаши ли, Петр, благое произволение пояти себе сию Надежду в жены?
— Так точно! — ответил Петр Николаевич и улыбнулся.
Большие карие глаза невесты с суеверным страхом смотрели из-под белой венчальной фаты на красные толстые пальцы попа с черными ободками под ногтями, на распятого Христа, скорбно уронившего голову, на строгие, нелюдимые лики святых. Она стояла перед налоем рядом с Петром Николаевичем. Кружилась голова. Часто-часто билось сердце…
В жизни человека бывают минуты, когда он с особенной остротой ощущает бег времени. Так пассажиры дальнего следования, достигнув крупной станции, вздыхают облегченно и вместе грустно — много верст отмахал поезд от родного дома!
Под фатой не видно было слез Наденьки. Но она плакала слезами радостными и горькими.
Быстрой птицей пронеслось детство и помнился каждый взмах сказочных крыльев. Чопорные классные дамы и милые, озорные шалости девочек; не богато, но красиво убранные детьми и Маргаритой Викторовной рождественские елки, угрюмые Петины соловьи-невольники и веселые, не унывающие дрозды в садках под потолком, голуби, воздушные змеи, катанье на коньках с хохотуньями-девчонками — все далекое и невозвратное.
Петр Николаевич стоял подняв голову. Наденька украдкой поглядывала на его открытое, смелое лицо. Он был для нее всем — и прошлым, и настоящим, и будущим. В отношении Наденьки мало было бы сказать «она любит его», она не мыслила себе существования без ласкового света с детства родных глаз его, без смелых мечтаний, которых она сначала пугалась, потом уверовала в них, без чистого, как лесной ручей, голоса его.
«Петя, Петя! Знаешь ли ты, как я люблю тебя, родной мой!..» — шептала она, глотая слезы.
Петр Николаевич весь отдался вдохновенной минуте венчания…
Третьего дня он подал рапорт командиру бригады. Просил разрешить ему «вступить в гражданский брак с девицею Надеждой Рафаиловной Галицкой».
Генерал вызвал председателя суда общества офицеров. Петр Николаевич неприятно удивился, когда в кабинет вошел… капитан Сегеркранц. «Вон кому поручен надзор за нравственностью господ офицеров!» — подумал он, отдавая честь.