С детства, с тех первых лет, когда он ходил в узком и теперь благословенном кадетском мундирчике, Наденька была рядом. Два года Михайловского училища в Петербурге показались ему вечностью. Прекрасная северная столица выглядела зябкой, пасмурной, скучной. Да иначе и быть не могло: солнце Петра осталось в Нижнем Новгороде.
И помнилось ему, как шепнул Наденьке (чтобы мама не услышала!) на вокзале, когда он приехал в Нижний юным подпоручиком:
— Я с тобой никогда не расстанусь… Вся душа изболелась!..
— И я! — ответила она шепотом, а Маргарита Викторовна любовно побранила:
— Уже шептаться? Уже секретничать? Ну и ну!
И Петр и Наденька смущенно покраснели…
Воздушный шар достиг предельной высоты — триста метров. Петр Николаевич приступил к работе. Ему предстояло обнаружить «противника», определить расположение позиций его батарей и корректировать пристрелку своих батарей по целям, невидимым с наблюдательных пунктов. Он быстро производил расчеты и передавал их по телефону на командный пункт. Командиры батарей слушались его приказаний беспрекословно: на закончившихся недавно маневрах высшее артиллерийское командование, прибывшее из Петербурга, отметило «превосходную работу наблюдателя на воздушном шаре поручика Нестерова».
Петр Николаевич приник глазами к стереотрубе. Батарея капитана Сегеркранца, изображавшая «противника», спешно снималась с позиции. Ездовые, размахивая плетками, гнали лошадей, номера подталкивали орудия. Теперь важно было не упускать из поля зрения батарею: если она успеет замаскироваться, все глаза проглядишь, а не найдешь.
— Ну, ну, куда вы, господин доносчик, спрячетесь? — громко спросил Петр Николаевич, не отрываясь от стереотрубы. — Кому-кому, а вам не обмануть меня, господин фискал.
Солнце скрылось за огромной, в полнеба, сизой тучей, выплывшей со стороны Амурского залива. Исчезла голубоватая прозрачная дымка. Черная тень покрыла гряды сопок на горизонте. Воздушный шар резко тряхнуло, Петр Николаевич больно ударился лбом о край стереотрубы.
Раздался писк зуммера. Петр Николаевич, недовольный тем, что оторвался от наблюдения за батареей Сегеркранца, взял трубку.
— Ваше благородие! — кричал старшина команды. — Дозвольте доложить… Метеостанция сообщила, что надвигается буря! Прикажете давать спуск?
— Погоди! — бросил Петр Николаевич и снова пригнулся к стереотрубе. В груди похолодело: батарея Сегеркранца исчезла, словно сквозь землю провалилась. Он просматривал, казалось, каждый метр площади, приглядывался к каждому дереву, холму, но ничего обнаружить не удалось.
Шар раскачивало все сильнее. От напряжения на глаза набежали слезы. Зуммер пищал долго и настойчиво. Петр Николаевич, стиснув зубы, упорно искал батарею Сегеркранца. «Спокойно, Петр! — приказал он сам себе. — Ищи!»
Он пригляделся к небольшой рощице, с трех сторон окруженной холмами. Орудий не было видно, но Петр Николаевич почему-то упрямо ухватился именно за эту рощицу. «Дальше уйти они не могли», — подумал он. И вдруг на самой опушке рощи поднялась фигурка солдата и снова упала, словно сраженная пулей.
— Есть! — громко крикнул Петр Николаевич. — Вот вы где, ваше жандармское благомордие! Ну, теперь вам не уйти!
Он быстро вычислил координаты, произвел расчет с баллистическими и метеорологическими поправками, потом передал данные на командный пункт бригады. Облегченно вздохнув, взял трубку беспрерывно пищавшего «зуммера». Старшина команды кричал в телефон, почти плакал:
— Ваше благородие! Буря идет. Буря!.. Скомандуйте спуск, ваше благородие! Оторвет колбасу к чертовой бабушке!
— Давай! — весело крикнул Петр Николаевич и огляделся.
Все небо сделалось черным. Разорванные ветром, белопенные облака мчались у горизонта, как испуганные белые птицы. На черные утесы острова Аскольд бросались тяжелые океанские волны. Воздушный шар медленно шел на снижение.
Здесь, на высоте, среди туч и ветра, Петр Николаевич думал: «Нет, не сломить им меня… Я буду летать. Я построю самолет своей конструкции…»
Под впечатлением мыслей своих и этой грозно надвигающейся бури вспомнил Петр Николаевич полюбившееся ему, полное гордого, смелого и мятежного духа, стихотворение в прозе Максима Горького: «Буревестник с криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает. Вот он носится, как демон — гордый, черный демон бури, — и смеется и рыдает… Он над тучами смеется, он от радости рыдает!..»