— Валерьянки не надо, господин воздухоплаватель? — расстегивая и снимая с Нестерова шлем, намеренно громко — чтоб Стоякин услышал! — спросил Зарайский.
Никто не засмеялся. Каждый думал: «Бог весть, как почувствую себя в воздухе я сам…» Стоякин, как обычно, был непроницаем.
«Фарман» снова поднялся в небо…
Офицеры обступили Нестерова.
— Ну, как там, наверху? Небось сердце в пятки ушло?
— Что Стоякин? Не кричал?
— В воздухе… ветер… не того… не сдует?
Петр Николаевич поглядел в полные тревоги и любопытства лица товарищей и негромко ответил:
— По правде сказать… страшновато! Думаю, что с непривычки это.
Офицеры возбужденно заговорили, поглядывая на снижающийся аэроплан:
— Держись, братцы!
— Нестеров воздухоплаватель и тому страшно, а нам и вовсе пропадать!
— Миша! Комплект белья захвати непременно, пригодится!
Стоякин сел, и пока аэроплан подруливал к ангару, было слышно, как Зарайский громко пел:
— Тор-реадор, смелее в бой!.. Тор-реадор…
Когда аэроплан остановился, князь Вачнадзе многозначительно пропел в тон Зарайскому:
— …И ждет тебя лю-юбовь!
Стоякин нахмурился и резко позвал:
— Подпоручик Передков!
Миша вздрогнул и подбежал к Зарайскому за шлемом.
— Ну, как ты себя чувствовал? — спросил он с улыбкой.
— Превосходно! — с бравадой ответил Зарайский. — Словно на балу в собрании!
Но он был бледен, как мел, и у него дрожали губы.
«Как глупо я вел себя в полете! — молчаливо терзался Петр Николаевич. — Надо было смотреть, как управляет аппаратом Стоякин, а я считал волосы на его затылке. Струсил! Струсил самым постыдным образом! Что подумает обо мне Стоякин?..»
Почему-то вспомнился студенческий митинг в Петербурге, жандармский ротмистр с тараканьими усами и холодок, сочившийся по спине, когда вместе с Данилкой уходил он из актового зала университета, вобрав голову в плечи и с трудом преодолевая отвращение к самому себе… Чего испугался он тогда? Ареста? Тюрьмы? Нет! Его привела в трепет возможность исключения из Михайловского училища. В опасности была мечта об офицерской службе. Другой жизни он не мыслил себе. Офицером был отец, в офицеры произведены братья.
Сегодня он испугался того же: гибели своей мечты, такой близкой к осуществлению. Потеряй он сознание от головокружения, от душившей его тошноты — и никогда не быть ему летчиком! О том, что он мог вывалиться из аппарата, Петр Николаевич не думал.
«И все-таки мерзко, мерзко я вел себя в воздухе! Как тогда в университете. Нисколько не лучше!..»
Петр Николаевич был в прескверном настроении, когда Миша Передков выпрыгнул из аэроплана и передал шлем «князю Жоржику». Прекрасные глаза юного подпоручика горели восторгом.
— Господа! Я сочинил стихи! — сказал он громко, с нервною ноткою в голосе.
— Неужели? — удивились офицеры.
— В воздухе? Ну и Миша!
Стоякин повернулся так, что скрипнула корзина-сиденье и попросил:
— Прочтите-ка!
Винт вращался на малых оборотах, тонко и ласково высвистывая.
Передков поднял руку и нараспев продекламировал:
— Хорошо! — коротко похвалил Стоякин. Товарищи шумно приветствовали Передкова:
— Молодец, Миша!
— Ты — первый небесный поэт!
Зарайский скривил рот в ехидной ухмылке:
— Очень милые стихи, конечно. Но вторые две строчки я бы изменил так:
Все засмеялись. Только Стоякин метнул неодобрительный взгляд на Зарайского и резко прибавил обороты мотору…
После трех бессонных ночей, опасений, тревожных раздумий, которые измучили Петра Николаевича, наступил, наконец, второй полет.
— Поручик! Вам разрешается класть руку сверху на рычаг управления. Чувствуйте, что я делаю, но не мешайте управлять, — быстро сказал Стоякин, не оглядываясь, словно был убежден, что каждое его слово будет «на лету» подхвачено учеником.
Стоякин порулил к стартеру.
— Следите за горизонтом! — пересиливая шум мотора, кричал он, отодвигаясь влево, чтобы Петру Николаевичу можно было взяться за ручку управления. — В этом ключ полета! Горизонт!
Петр Николаевич усердно кивал головой. Он собрал в кулак всю свою волю.
Аэроплан побежал. Горизонт подпрыгнул, качнулся и остановился у верхнего края руля глубины на носу самолета. Петр Николаевич вспотел. Нужно было успевать следить за горизонтом, который, как морская волна, то плавно взмывал вверх, то падал, «чувствовать» ручку, смотреть на альтиметр, показывавший высоту, прислушиваться к тарахтенью мотора, запоминать, как отклоняются рули глубины и элероны.