После Михайлова дня, традиционного праздника русской артиллерии, устав от шумных кутежей, приезжал Василий Александрович в родовое гнездо свое. Никто бы теперь не узнал в нежном супруге и добром отце гуляку-гвардейца.
Единственной из прежних, милых сердцу утех оставалось вино. Василий Александрович пил его много и жадно, но всегда держался на ногах и даже сохранял способность философствовать.
Бывало поднимет он сына к самому потолку и спросит:
— Кадет Зарайский! В каких заоблачных высях вы витаете?
Коля молчал, не зная что ответить. А отец, выпучив круглые, соколиные глаза, отвечал сам:
— Я витаю в заоблачных высях благородного дворянского мира, недостижимого для тех, в чьих жилах не течет кровь рыцарей и князей!
Потом, поставив сына прямо на белоснежную скатерть стола, спрашивал снова:
— Что есть соль земли русской? На чем держится она, великая и могучая?
— На трех китах, — отвечал Коля, как на уроке закона божьего.
— Кой черт на трех! — морщился отец. — На одном ките! На дворянстве! Не будь его, снова пришел бы на Русь Тамерлан с кривой сабелькой и прямой дороженькой всем нам — в тартарары!
Николай вспоминал теперь эти слова отца, и не пьяными бреднями, а твердым убеждением жило в нем сознание о своем княжеском превосходстве. Впрочем, это не мешало ему отчаянно подлизываться к преподавателям и офицерам-воспитателям. Кадеты дразнили его за это «мыловаром» и «мозолекусом».
Перейдя в старший класс, и вступив тем самым в почетный кадетский орден «карандашей», Николай стал пользоваться неограниченными привилегиями его по отношению к кадетам младших классов, которых звали «чушками» или «зверями».
Встретит Зарайский где-нибудь в темном коридоре «зверя» — маленького, дрожащего от страха первоклассника и спросит:
— Что такое жизнь «зверя»?
Первоклассник, заикаясь и боясь сбиться, отвечал:
— Жизнь «зверя» подобна… подобна стеклянному горшку, висящему на волоске, который от прикосновения руки или ноги благородного корнета должен рассыпаться!
При этом кадет поднимал руки и изображал падение. Горе тому «зверю», кто не выучит этого и подобных ему ответов: «карандаш» исхлещет его пощечинами, изведет щелчками и тумаками.
Теперь Зарайский наметил своей очередной жертвой: не «чушку», а Данилку, который после отбоя не вышел драться и тем показал свою трусость.
После третьего урока, на большой перемене, Зарайский подошел к Данилке.
— Что такое прогресс? — спросил он.
Их обступили кадеты, предвосхищая любопытное зрелище.
Данилка побледнел, но ссориться с «князенышем» не хотел и ответил привычной с первого класса кадетского корпуса идиотской фразой:
— Прогресс есть константная эксистенция ситулярных новаторов каменолорация, индивидуум, социал!
Взрыв громкого хохота огласил коридор. Петя Нестеров подошел к толпе и, протиснувшись в середину, увидел Зарайского, ухватившего Данилку за пуговицу мундира.
— Чем занимается рябчик? — продолжал допытываться Зарайский.
Данилка давно чувствовал себя сиротливым в кадетской среде. Здесь были сынки потомственных дворян, старших офицеров гвардии. Крупные купцы и фабриканты отдавали сюда своих наследников.
Один Данилка составлял исключение. Его отец был простым солдатом, сыном бедняка-крестьянина в Приазовьи. Во время русско-турецкой войны, проявив геройство под Шипкой, он спас от верной смерти генерала Гурко, за что высочайшим приказом ему был присвоен первый офицерский чин.
И все-таки насмешки и издевки преследовали Данилку. Петя Нестеров, единственный верный друг, часто бранил его за робость:
— Дай им сдачу, да так, чтобы не досчитались одного-двух зубов!
— Мне нельзя, — отвечал Данилка, вздыхая, — я и так принят в корпус «за спасибо».
Впрочем, когда над головой Данилки собирались тучи и Зарайский только и искал повода для драки, Петя сам удерживал друга, забывая, что недавно корил его за долготерпение. Не кулаки Зарайского страшны были, а его покровители, начиная от офицера-воспитателя и кончая самим директором корпуса генерал-майором Войшин-Мурдас-Жилинским.
Теперь, увидав Петю, Данилка расправил плечи и в глазах его на мгновенье блеснул дерзкий огонек.
— Ну! Чем занимается рябчик!? — наступал Зарайский.
Данилка поглядел на враждебно-насмешливые лица кадетов и снова стал слабым и затравленным. Опустив голову, давясь слезами от стыда и обиды, он забормотал: