— Это когда же? В какие такие исторические времена? — спросил Савелий, внимательно разглядывая старика: его жиденькие седые волосики, морщины на шее, весь его облик деревенского говоруна, руки, что ходили то плавно, то ходуном…
Старик тоже остановил свой взгляд на Савелии, приглядываясь к нему, но и на меня как будто косил другим глазом — прикидывал, соображал. Савелий, я видел, еле сдерживался, чтобы не засмеяться.
— Вот что я вам скажу, ребята… — помолчав, ответил наконец старик (а к нашей начинающейся беседе уже стали прислушиваться все, кто был в избе, даже мальчишки свесились головами вниз). — Вот что, ребятушки, оглашу вам — никакие вы, конечно, не уполномоченные… Но и странниками еще не стали… Вы уж не обижайтесь, ребятки, вижу, хорошие, интересуетесь жизнью… Путники вы. Только куда путь-то держите?
— Ты ответь сначала на вопрос мой, — сказал, улыбаясь, Савелий. — Что это за исторические-то времена? О чем ты упомянул?
— Да пустое все, — сказал старик с улыбкой, с ухмылкой, — сказки наши здешние. Это когда наши прадеды бежали да скрывались в этих лесах. Отряд Стеньки Разина под началом Илейки Пономарева да Митьки Куварнина. Четыре сотни конных да три пеших с пятью пестрядинными знаменами…
— Красочно, — сказал Савелий. — Как ты, Василий, считаешь?
Я уже много слышал об этом отряде, и не только от местных жителей, но ответил так, чтобы возник разговор о доме заколоченном, что беспокоил меня.
— Мне об этом Завьяловы рассказывали, Прохор Кузьмич.
— Слышь-ко! — откликнулся тут же старик. — А я тебя припоминаю. Чуб только тогда был погуще, и будто летом это происходило, была другая одежда… Да, Завьяловы-то уехали. Как Прохор преставился, так и съехали, отправились в другую сторону счастья искать, в городскую…
Помолчали, и все вокруг притихло. И снова заговорил старик, закуривая папироску?
— Не часто балуюсь, а про запас держу, — сказал он, затягиваясь так сильно и глубоко, что даже страшно становилось. — Я могилку-то потом покажу. Да. Хорошие вы ребята. Ну что же… Родов пять нас тут, не более. Завьяловы вот да Морозовы, Дудины, Поповы… Еще Шестаковы… Пожалуй, все. Я, к примеру, от Шестаковых…
Опять замолчали. Как будто семейный дух опустился к нам — присутствовать с нами.
Вскоре мы уже были участниками начинающегося пира. Не буду славить благоухание еды, пищи, приправ и разносолов, поскольку не за этим же мы ехали, проделали такой долгий путь, — буду гнать коня к цели.
Нас усадили за стол (как усадили бы и в любом другом месте, куда бы мы ни пришли): когда я голоден — это. явление физическое, когда голоден мой ближний — это явление нравственное, — и хозяин, тот человек в фартуке, на которого мы сразу натолкнулись, когда входили в дом, сказал слово. Он переоделся, как и брат, что помогал разделывать тушу. Теперь на нем белая рубаха, застегнутая доверху, серый костюм. Так же одет и брат. Он говорил витиевато, может быть, даже высокопарно, но это не казалось неуместным. Он говорил, что как распорядитель праздника, приветствуя добрых соучастников, хочет сказать слово обильно и щедро. Славил дары лета, смысл человеческого существования, человеческую стойкость.
Савелий, я видел, наслаждался лицами, жестами, говором спокойным и достойным. И сам пытался быть со всеми, как и я, на равных. Он преобразился, и когда мы время от времени взглядывали друг на друга, чтобы найти подтверждение нашему восторгу, изумлению, на нас сразу обращали внимание и улыбались. Царило чувство единения и чистоты. Здесь, в этих тесных стенах, присутствовали любовь, сострадание, смех, страх, откровение. Не доверяя себе, я видел, что это так, наблюдая за Савелием.
Долго продолжался этот пир, мы видели, что не только сидевшие рядом люди нужны были нам, но и мы были необходимы и старику из рода Шестаковых, и братьям, что приняли столь радушно нас в свой дом, и другим соучастникам пира.
Хозяин встал и, оглядев всех, сказал:
— Помянем и Прохора Кузьмича! Он был лучше того, как мы знали его, а и сам он себя не знал, как и мы все… Но вспомянем Прохора и всех наших сродников и будем всегда их помнить. Многочисленны, выносливы, легко переносим мы жару и холод, дождь… Поселились предки наши в лесах, у непроходимых рек, болот, озер… и теперь все это обернулось богатством…
Хозяин задумался на какое-то время. Остальные сотрапезники его тоже не прикасались к еде, ждали, скажет ли он что еще или какое-либо действие совершит. А он только кивнул, тряхнул головой, видимо устав, так и не проронил, скажем, «бодрствуйте», или «идите», или что-нибудь в этом роде.