— Ничего себе! И что же она, по лесам бродила?
— Избушку себе приглядела лесную — там обреталась. Из деревень к ней приходили люди. Они потом и пустили легенду о скорбящей княгине…
В это время открылась нам вся панорама местности. Дым из труб поднимался прямо в бездонное небо. Снег синим пламенем полыхал, а парк застыл в черноте своей, давая простор усадьбе с желтыми бликами и церкви со шпилем колокольни. Красное солнце садилось в ясном агатовом небе.
— Все в полном порядке, — хмыкнул Савелий. — Куда же нам нырять?
— Куда угодно, — сказал я. — Будем только держаться того двухэтажного кирпичного дома, в котором, говорят, когда-то был трактир, — там дорога.
И мы снова ринулись вперед — под откос сломя голову, чувствуя только ветер и то, как сердце трепещет в радости…
Мы выскочили прямо к дороге, именно прямо к этому кирпичному дому. Остановились, чтобы перевести дух.
— Хорошо, — сказал Савелий. — Это живописно. В некотором роде восторженно. Будем следовать по такому пути. Далеко еще до самой-то цели? До Катеньки?
— Не знаю. Может, она в усадьбе, может, в конторе… Или еще где…
— Тогда вперед, — Савелий поглядел на солнце. — Как бы нам опять в темноте не оказаться… Где будем ночевать?
— Или там, или вернемся. Не знаю.
— Что значит «не знаю»?
— Ну, если будет попутная, — с лесорубами… В усадьбе есть телефон — Настена, слышал, звонила. А ее отец, как ты знаешь, с машиной.
— Совсем забыл. Тогда все в порядке. Можно отправляться в путь…
Кажется, он начинал понимать, что к чему.
Мы медленно двигались по накатанной дороге: лыжи скользили и норовили свернуть в сугроб, палки бесполезно тыкались в лед… Наша скорость не шла ни в какой счет, но уйти совсем с дороги было нельзя, по бокам нависали сугробы. Мы шли, собственно говоря, в лабиринте, нам как бы уже была указана дорога.
— Да… — проговорил Савелий, но не стал продолжать.
— Недалеко идти, — сказал я. — Дорога приведет прямо к усадьбе. Это местная дорога.
— Кто же ее так хорошо вычистил?
Я ничего не ответил.
И в это время мы уперлись в бревенчатое препятствие, похожее на шлагбаум.
Савелий снял лыжи и перелез через бревно. Он и дальше хотел идти пешком, но вскоре оставил эту затею и, пристегивая крепления, спросил:
— Будут еще заборы, препятствия?..
— Конечно. Я же тебе говорил. Но это не имеет никакого значения.
— Все понятно.
Мы продолжали двигаться дальше.
Действительно, вскоре дорогу нам преградил снегозаградительный частокол. Его мы обогнули молча. Но только что двинулись дальше, как заметили, что метрах в ста дорога напрочь завалена снегом.
— По целине далеко не уйдем, — сказал Савелий.
— А нам далеко и не надо.
Коридора больше не существовало, но дорога появилась снова, а сбоку от нее пошла великолепно накатанная лыжня.
— Приходится удивляться, — сказал Савелий. — Пока что все интересно и заманчиво, как в детской головоломке.
Я улыбался, глядя на него, — он держался молодцом.
По лыжне мы пошли ходко, тут Савелий ушел далеко вперед и только оглядывался, подгоняя меня.
Вскоре показался и забор, а за ним — в глубине — усадьба. Мы двигались уже парком, аллеей тополей.
И тут крики раздались за одним из заборов — протяжные, не умолкающие…
— Что это? — спросил Савелий, останавливаясь.
— Я тебе рассказывал когда-то, разве ты забыл? Здесь больница для людей, рожденных от пьяниц, в разврате… И эти несчастные всю жизнь будут нести на себе, на виду пороки и грехи своих предков. Блуд, себялюбие, невероятный, чудовищный эгоизм — и вот плоды. Не будем принимать уродство людей за их лицо, и душераздирающие крики за их голос… Постараемся что-то понять, увидеть — иначе для чего мы сюда приехали…
Крики то нарастали, то утихали, а потом мы увидели больных. Они подбежали к ограде и уставились на нас, замерли, может, в испуге. Молчание вдруг наступило среди них. Мы взглянули друг на друга и осторожно, не торопясь, двинулись дальше, как будто мы уже молча поздоровались…
Контора была во флигеле, я помнил. Мы к нему и приближались. А в глубине виден был весь некогда роскошный дворец, обветшалый, в трещинах…
Лицо Савелия выражало крайнюю степень интереса, внимания. Он был напряжен, сосредоточен.
— Савелий! — позвал я, заметив, что он уверенно направляется к дому.
— Что тебе? — спросил он глухо.
— Нам надо бы во флигель. Но ты можешь, конечно, подойти потом.
— Ах, Катенька! Бедная Катя… Ну хорошо, согласен, давай сначала к ней.