Душа закрыл глаза и положил руку на дерево, покрытое масляной краской. Икона была старой, ровесницей самого города. Ему нравилось думать, сколькие же смотрели на нее и просили ответов – будто тонкая нить тянулась к нему от предков.
– Я ведь поступаю правильно? – спросил Эйнар. – Она держала людей как в рабстве: и женщин, и девушек, и даже совсем девочек, а вороны закрывали глаза.
Стоило вспомнить об этом, ответ перестал быть нужным. Пока власть спит, а полиция продается, нельзя оставлять своих людей.
– Я все сделаю. Ты выбрал меня, я знаю.
Отец Гаста говорил так. Учитель дал веру, опору в жизни, дом и семью. Подобрал семилетнего мальчишку, оставшегося без родителей, и указал путь.
Пальцам стало горячо и липко. Открыв глаза, Эйнар отшатнулся. От резкого движения икона упала на пол. По лицу Эйна текли слезы – две кровавые дорожки, тянущиеся так карикатурно медленно. Душа прижал икону к себе и попытался рукавом утереть поверхность, но влажные капли выступили снова.
Безумие, это безумие. Такого не могло быть.
Эйнар приблизил икону к лицу, стараясь сквозь кровавую пелену разглядеть черты бога. И все же это было реальностью, это происходило и что-то значило. Он убрал несколько капель и растер кровь между пальцами. Такая живая, такая сильная и горячая, что сердцебиение казалось почти ощутимым. Словно Эйн перед ним был не иконой, а реальным человеком, и действительно плакал – плакал тяжелыми кровавыми слезами в ответ на вопрос своего сына.
– Ты же не оставил меня? – голос прозвучал сдавленно.
Эйнар сунул икону под подушку и, выпрямившись, снял испачканный сюртук. Он во всем разберется, только нужно немного времени. Это просто…
Сделав глубокий вдох, Эйнар подошел к платяному шкафу и рывком открыл дверь. Внутри висело пять одинаковых белых сюртуков, у каждого – по две красные полосы на левом и правом рукавах. Столько же белых рубашек. Последняя в ряду висела не той стороной, и Эйнар торопливо поправил ее. Вернувшийся порядок успокоил мысли.
Ему говорили, что не следует надевать другое: ставший душой должен верно служить городу и в любом месте, в любое время не забывать, кто он. Церковь учила жить свободно, выбирая себя и свой путь, но один служитель не мог этого позволить. И пусть в самом углу висела черная куртка с капюшоном, какие носили рабочие, она тоже была для того, чтобы служить городу.
Сменив верхнюю одежду, Эйнар вышел в длинный коридор с рядами дверей – келий, в которых жили другие служители, затем во двор, под сень деревьев. Солнечный луч копьем пробился сквозь пелену облаков и высветил листья так, что они загорелись яркой нефритовой зеленью. На сердце снова стало спокойно, и Эйнар почувствовал прежнюю уверенность.
***
К дворцу вела сеть длинных узких улиц, запутанных, будто змеиное кубло. Алеонте возник четыре века назад, и из крошечной деревни, основанной беглыми рабами и крестьянами, он вырос до большого цветущего города. От той деревни уже ничего не осталось: на ее месте построили военную крепость, которая затем стала королевским дворцом, и все дороги Алеонте вели к нему.
Это было большое прямоугольное здание с четырьмя башнями – память о прошлом, они символизировали четыре центра работорговли и крепостничества, откуда бежали основатели. Обращенные к городу стены выложили камнем, мраморные балконы придавали дворцу грозный и величавый вид, но внутри он был отделан кирпичом, а там, где никто не видел – саманом.
Пройдя главные ворота, у которых несли службу караульные в алой форме, Эйнар попал во внутренние дворы. Самый большой окружали крытые галереи, украшенные скульптурами и лепниной. Туда выходили окна многочисленных советов: магического, финансового, морского и прочих, и прочих.
Каждое утро сотни, даже тысячи людей устремлялись внутрь. Дворы превращались в городскую площадь, и лавочники с коробейниками раскладывали товары, аристократы в сопровождении пажей и слуг приходили, чтобы подать прошение или уладить дела, торговцы – получить разрешение, капитаны и моряки – просить пенсию. День ото дня толпа не становилась меньше, ведь посетителей могли принимать неделями, даже месяцами, и чтобы получить от королевских людей свое, требовалось, пожалуй, обладать бессмертием.
Эйнар представил, с каким скорбным лицом король Альдо смотрит на это безумие, и губы исказились в ухмылке. Пусть, пусть смотрит. Может быть, однажды прозреет и поймет, как его народ живет на самом деле.
Душа поднялся по парадной лестнице. Внутри дворец походил на атласную коробку для пирожных: все было блестящим и вычищенным, с нарочитой утонченностью и нежностью. Какой контраст с картинами, которые разыгрывались за закрытыми дверями.