Птицелов подошел к лачуге. Поглядел на щелястую дверь. За нею в единственной комнате чадила керосиновая лампа. Узкие полосы света падали на крыльцо.
Хлопали на ветру пеленки Лии. Все — в плохо застиранных пятнах. Птицелов потрогал одну. Сухая. Снял с веревки белье, сложил аккуратно — как мать учила.
Поднялся на крыльцо, толкнул дверь.
Открыто! Опять — открыто!
Сколько раз он просил их запираться! Упыри так и шныряют, стоит только Мировому Свету померкнуть.
Лия привстала с дивана, поправила платок. Птицелов оглянулся: дядьки Киту не было.
Птицелов… помоги тебе бог… — Лия забрала у него пеленки, положила на диван.
Птицелов заметил, что в тазу у нее уже замочены несколько тряпиц.
Худо тебе? — спросил, отводя взгляд от таза.
Мне было худо. А теперь отпустило, — ответила Лия, и Птицелов с облегчением понял, что она не врет.
Ты ела что-нибудь?
Да ела, ела! — Лия отмахнулась. — Я ведь чаю заварила! Я ждала, вдруг тебе захочется зайти. Будешь чай? Сахару вот только нету…
Что ты ела, Лия?
Да кашку пшеничную, — снова махнула рукой девочка. — Папа выменял у фермеров пшенички. Так что сытая я, отобедала.
Потом она опустилась на диван. Положила маленькие кулачки на колени и опустила голову, самом деле — рыба малоумная, Птицелов. Ты же сердишься на меня, да?
Заныло в груди у Птицелова. Присел он рядом с Лией, обнял за плечи. Покусанная рука мыла, а ранки, оставленные зубами девочки, сочились.
Что там стряслось, чихалка? У проплешины? Как ты очутилась в эдакой дали?
Лия молчала долго. Потом обронила: — Я не понимаю…
Эта полуправда вызвала какой-то болезненный резонанс в чуткой ко лжи душе Птицелова.
Успокойся, худышка. Я не сержусь. Просто расскажи, как так получилось.
Я не понимаю, Птицелов! — повысила она голос и сразу закашлялась.
Он погладил ее сутулую спину.
У нас в деревне… ну, там где я жил раньше… — начал Птицелов через силу. — Мы никак не называли их… Говорили— Неназываемые. И все понимали, что это значит.
Лия нахмурилась. — Это означало, что… если дать им имя, го они станут частью нашей жизни, — продолжил Птицелов. — А так Неназываемые — лишь сон. Кошмар, который приходит с ночью да развеивается поутру. А если кто-то на следующий день не находил своего ребенка, то… Что ж. Кому-то следовало крепче запирать дверь.
Птицелов! — отозвалась Лия. — Но ведь я — Не ребенок! Мне четырнадцать лет! Иные замужем в мои годы!..
Птицелов обнял девочку. Ощутил щекой, как мягок платок на ее голове.
Я боюсь наступления зимы, — хотелось сказать ему, — потому что зимой, быть может, придется уйти. Ведь больше незачем будет оставаться здесь. Не для кого.
Бошку рассказал, что и у вас, случается, дети пропадают.
Глупый! Детей упыри утаскивают, — сказала Лия. Сняла с плеча руку Птицелова, привстала. — Давай, лучше чаю тебе сделаю. Не к ночи разговоры эти. Как бы беды не накликали.
Человек… — проговорил Птицелов, его неожиданно начало трясти. — Высокий… С лицом темным… И топор, что ли, в руках держит. Я видел!
А, это… Это — Темный Лесоруб, — ответила Лия почти нежно. — Так люди смертушку в наших краях кличут. — Она поставила помятый чайник на чугунную печурку. Зашумела, забулькала сразу же горячая вода. — Ходит поЗаглядывает в окна. Как женишок.
Смерть? — подпрыгнул Птицелов. — Ходит по ночам? Так не бывает!
Он-то знал, что смерть путешествует на армейских грузовиках. Смерть прячется в головах солдат, заставляя их нажимать спусковые крючки автоматов. Это смерть быстрая, беспощадная, гремящая и плюющая огнем.
А есть еще другая смерть — та, что таится в Стеклянной Плеши. Медленная, ленивая. Тихая-тихая.