Наконец, кончается полоса пляжа, кончаются прибрежные ресторанчики. И мой путь заканчивается скалистым обрывом. Я спускаюсь к воде. Ничего вокруг меня, только камень да вода. (Небо над головой.) Ну, разве еще какой-нибудь любитель уединения расположился где-нибудь вдалеке. Я остаюсь в плавках, достаю полотенце и ложусь на него.
О чем я думаю, лежа под обрывом у моря?
Да так. О многом. Обо всем.
Время затишья. Море плещется каким-то домашним, комнатным плеском.
Я вспоминаю, что я есть. Бывает, знаете, вода нальется в уши после купанья, и ходишь, недослыша. Я так и живу — с водой в ушах. И только сейчас вода вылилась из ушей. Помните ощущение тепленькой водички, вдруг образовавшейся в ухе? слышимость резко обогащается множеством ранее не слышимых звуков, звуковых оттенков. Да, я все-таки действительно существую. Да, теперь я вижу, что я существую.
Закрываю глаза и чувствую, как я парю, парю. И нету мне ни дна, ни покрышки.
Зеленые кольца перед закрытыми глазами.
Жаль, что нет чаек. Я, как это положено, долго-долго провожал бы их в небе глазами.
Море иногда чуть добрызгивает до меня.
Вся жизнь проходит передо мной бесконечными титрами.
Кто я? Я старик, вышедший из темного и промозглого дома на завалинку, на солнышко. Я обломок. Хорошо старику, обломку кораблекрушения, греть свои старые, почти не прогреваемые, как океаническая глубь, кости. Там тьма и холод.
Я старый простреленный солдат с деревянной ногой. Как будто я не покидал окопов Сталинграда лет двадцать, с тех пор, как у меня начал ломаться голос. Я воевал больше чем полжизни.
И теперь ветеран лежит и перебирает в памяти все, что там всплывает.
Дожил ли он до Дня Победы? Не знаю. Война-то хоть закончилась? Будем надеяться…
Я понял, что моей жизни пришел конец, и мне ничего не остается, как просто доживать ее. А в чем разница между «жить» и «доживать»? Жить — это когда не знаешь, что будет дальше. А доживать — это когда все наперед знаешь. Я знаю все наперед. Потом меня закопают. Жирная точка. Жирная, как тот чернозем.
Я умру, а кислые зеленые яблоки так и будут покачиваться на ветке, прячась в яблоневых листьях. И осеннее солнце будет играть на них.
Все дальше относит меня от моего детства. От моих лопухов, от моих одуванчиков.
И все-таки я надеюсь, что в жизни смерть — не главное.
«В этот ранний час на озере, в лодке, возле отца, сидевшего на веслах, Ник был совершенно уверен, что никогда не умрет».
Привет моему отцу. И поколению моего отца.
Я жил, потому что хотел выжить. А почему я хотел выжить? Тут, по-моему, был не один страх смерти. Я как-то чувствовал, что обязан жить. Что жить — надо. А откуда взялось это чувство, — я уже не знаю.
А впереди еще много дней. Будут еще какие-то люди. Какие-то обстоятельства. Проблемы, проблемки. Неприятности. И приятности тоже будут. Вот как сейчас, например. Лежать у моря с закрытыми глазами или смотреть, лежа навзничь, на небо. Музыка и книги, города Европы, джунгли Суматры, пустыни Азии. Еще не раз обожрусь гармонией, всласть урыдаюсь — над вымыслом, над былью, над чем угодно.
Я иногда испытываю печаль, но отчаяние — никогда. Довольно. Мне надоело отчаяние. Мне надоело страдать. И я перестал.