15
Но фигурой номер один Петербургского круга заговорщиков был, повторим, Александр Васильевич Кикин.
Он был подвергнут страшным истязаниям. Морально он был к ним готов; вспомните его вопрос Меншикову по поводу князя Василия Долгорукого. Эти истязания ему уже в ходе следствия стали наказанием помимо смерти, которая была, в сущности, предрешена.
Надо отдать ему должное. Несмотря на жестокость истязаний, терпел он, или как о том говорят допросные листы – запирался – довольно долго. Более того. Он пытался подвести под ответственность Долгоруковых и Голициных, заявив, что Яков Федорович Долгоруков, и киевский губернатор Дмитрий Михайлович Голицин, немного – ни мало как обсуждали с царевичем «тяготы народные», а Яков Федорович еще и советовал царевичу при случае в Отечество не возвращаться.
Не помогло. И Кикин под страшными пытками признал, что «побег царевичу делал и место сыскал в такую меру – когда бы царевич был на царстве, чтоб был ко мне милостив».
Он был осужден к смерти колесованием, а имущество все его суд приговорил «отписать на государя».
Суд, вынесший приговор Кикину составили наиближайшие Петру персоны: Иван Федорович Ромодановский, генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, генерал-адъютант граф Федор Матвеевич Апраксин, канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, барон Петр Павлович Шафиров, Алексей и Василий Салтыковы. Но не было в составе суда ни Долгоруковых, ни Голициных, ни Нарышкиных, ни Гагариных. Это и служит нам основанием полагать, что «фамилии» данные «запятнались».
Что же касается князя Василия Владимировича Долгорукова, то благодаря усилиям старшего в роде Якова Федоровича, авторитет которого в глазах царя был очень высок, Василия не пытали и жизни не лишили, приговорив только к конфискации имущества и к ссылке в Соликамск. Хотя вина Василия видна была определенно: он вместе с Кикиным обсуждал вопрос о бегстве, а еще раньше – о пострижении царевича в монахи.
Кикин был колесован 17 февраля. Петр обязал сына при казни быть. О чем думал при этом царевич – можно только догадываться. Как пишет И.М. Костомаров – «на другой день после казни истерзанный Александр Кикин лежал на колесе еще живой; царь подъехал к нему, слушал как он стонал, вопил и молил отпустить душу его на покаяние в монастырь. Но монастырь он не вымолил, хотя, видимо, даже царя проняли вопли Александра Васильевича. Повелитель снизошел: велел прекратить Кикиновы муки и главному виновнику, наконец, отрубили голову и надели ее на кол. Царь был видимо удовлетворен. Произошло это 18 февраля.
В тот же день отец и сын в одной карете выехали в Петербург; а за ними везли два десятка еще живых подследственных.
Розыск продолжился уже в новой столице.
16
Очень скоро, однако, и Петру, и его верным следователям и вызнавателям стало вполне ясно, что слуг, Кикина и князя Василия Владимировича Долгорукова для сего государского дела маловато, и что надобны еще люди. Суздаль в связи с этим всплыл хотя и почти сразу, но не отчетливо и только после того, как Федор Дубровский рассказал о пятистах рублях, которые должен был передать матери от сына-царевича в монастырь, но не передал, убоялся.
И вот, уже девятого февраля, то есть на шестой день после того, как сын был официально лишен права наследовать царский престол, Петр пишет преображенскому капитан-поручику Григорию Григорьевичу Скорнякову-Писареву, своему доверенному человеку: «Ехать тебе в Суздаль и там в кельях жены моей и ее фаворитов осмотреть письма и, ежели найдутся подозрительные по тем письмам, у кого их вынут, взять за арест и привезть с собою, купно с письмами, оставя караул у ворот».
17
Визита капитан-поручика в Покровском монастыре никто не ждал. И поэтому в ходе обыска обнаружилось много интересного, о чем написал офицер Петру через три дня и прислал: что Евдокия не ходит в монашеском одеянии, а ходит в мирском и что есть подозрительные письма и люди. Особенно заинтересовали порученца царя «здравные» записи о здравии Великого государя и царя Петра Алексеевича и Великой государыни и царицы Евдокии Федоровны. А записи о здравии и многих летах Екатерине Алексеевне – не было.