Здесь, как полагает автор, имеет смысл сделать допущение. Впрочем, автор читателю ничего навязывать не смеет. Читатель имеет полное право этому допущению и не верить. Но автор – верховный распорядитель сюжета – полагает, что описываемый ныне эпизод (допущение) не только мог иметь место, но и действительно был.
Случилось это еще в Неаполе. Петр Андреевич Толстой нашел случай увидеться и переговорил с Ефросиньей без свидетелей. Когда конкретно произошел этот разговор, и в каких реальных обстоятельствах, автору не важно. Разговор был негласный. Но был. И скорее всего – незадолго до отъезда из Неаполя в Бари – на поклонение к мощам Николая Чудотворца.
Вот он, этот разговор.
23
– Все ли собрала царевичево?
– Все. А у него из одежи не так много. А оприч-то у нас ничего своего, почитай, и нету.
– Знаю… Не боишься ехать-то?
– Не боюсь… А чего мне бояться? Царевич вон обещает ожениться. Я чаю, царь-то батюшка его, знамо дело, помиловал… Так мне ли бояться?
– Помиловал, думаешь?
– Ну. А то, как бы он поехал? Не поехал бы…
– И ты бы осталась?
– И я бы…
– Скажу тебе отай что-то…
– Че?
– Че, че… Царевича царь, может, и помиловал… А розыск все одно будет.
– Неуж-то?
–Будет, будет всенепременно… Искать будут тех иных-прочих, кои Алексею помогали. Ведь и ты, я чаю, тоже помогала?
– Ну. Помогала. И по утрам иногда одеться помогала… И ночью – тоже помогала…
– Вижу. Допомогалась. Когда рожать-то?
– Когда Бог даст. Весною не то. Может, в апреле…
– А что с ребетеночком будет, знаешь ли?
– Ты чаешь – не отдадут?
– Отдадут, не отдадут – не ведаю. Я ведь не ясновидец. Но ведаю. что ты непременно должна сделать… Чтобы отдали.
– Что?
– А то. О чем бы тебя ни спрашивали – говори, как есть и было – без утайки. А для сего надобно тебе все до чиста вспомнить – что, и когда, и кому – царевич говаривал – об отце, али о чем другом, что к розыску пригодно будет. А и того лучше – утаить какие черновые письма его к кому… Может к цесарю, может в Рим, может еще куда… Чем больше доподлинно вспомнишь, али писем покажешь – тем тебе и лучше будет. И ребеночка получишь… Ну, как, уразумела?
– Уразумела… Ахти, матерь Божия, царица небесная! Ведь он нынче утром и наказал мне, немедля какие-то письма пожечь!
– А ты те письма глядела?
– Ну.
– Чья рука?
– Евойная.
– Так ли?
– Ну. Я его руку знаю.
– И что же ты? Пожгла?
– Нет… Не пожгла…
– А куды дела?
– Так лежат…
– Спрячь немедля!
– Спрячу…
– Смотри за ними крепко. Царевича – все одно не накажут, раз отец ему Богом обещался… А ты чрез те письма выгоду изрядную получить можешь. Даже и спасешься…
Таков, скорее всего, был этот разговор.
И ехала Ефросинья домой не торопилась. Выполняла приказ царевича чаще отдыхать, беречь плод, потомка его – не ясно пока, какого – венценосного или простого.
24
Становилось явно как-то даже не по себе. Любовница царевича после нескольких лет сожительства с ним, и от него беременная, спокойно готова доносить на него и, притом, доносить столько, что именно ее показания определили приговор. Хотя – ничего непонятного здесь нет. Все как раз понятно. Во-первых, собирать бумаги (доказательства) против царевича Ефросинья начала по крайней мере еще до отъезда из Милана, а может быть, и раньше того. Во-вторых, приехав в Петербург, и точно узнав, что по поводу царевича ведется следствие, она сразу сообразила, что дела Алешеньки не весьма хороши. Когда же у нее потребовали компромата на Алексея, Ефросинья снова живо сообразила, что этот компромат сведет царевича в могилу, и что именно этого хочет Толстой, а значит и царь. Она так же поняла, что требуемый компромат все равно будет получен – если не от нее, так от других. Поэтому лучше, если он будет получен от нее. И она не стала спасать Алексея. Она не стала «запираться»: угроза «виски» была очень реальной, а компромат должен стать гарантией того, что ее не накажут.
И не ошиблась. Хотя и тянула время, сколько могла. Но ведь – как ни тянула – а в апреле – въехала-таки в пределы Российские, а после – и в Санкт-Петербург.
К слову сказать, на время поездки, к старым слугам – Питеру Мейеру, Якову Носову и брату Ивану – добавилось и новое лицо. От Рима головой отвечал за успех возвращения подьячий, вероятно сотрудник русской миссии в Милане или Риме – Петр Судаков. И он выполнил то, что было поручено: доставил Евдокию. А маршрут ее был, повторим: от Рима до Нюрнберга, от Нюрнберга до Аугсбурга, а от Аугсбурга на Берлин и далее на восток.