Его свели игуменье. Где он стал просить увидеться кратко с монахинею Еленою. И в подкрепление просьбы своей показал игуменье некую бумагу, после чего свидание сразу же разрешили.
Вошел он в келью и увидел, как Елена молилась одна у киота, слабоосвещенного свечами, стоя на коленях.
Но вот она обернулась – посмотреть на вошедшего. И едва только не упала. Да и упала бы непременно, не подхвати ее визитер, страшный для нее.
Скорняков посадил ее на топчан.
Придя в себя, она стала спрашивать неожиданно громким голосом, явно страдая:
– Ты зачем пришел, Аспид адовый? Убить меня? Так убивая, не медли… Ну!
– Я… Волю сына твоего последнюю явился исполнить.
На эти слова сразу монахиня поначалу ничего не ответила. Довольно долго молчала. Потом спросила тихо:
– Какова же была его воля? Что он тебе велел? Отвечай, только правду…
– Велел прощения просить у тебя за то, что царем не стал. Просил почаще молиться за его грешную душу. И велел отдать тебе вот это. И подал матери Алексеево письмо.
Взяла Елена письмо, распечатала, и, едва взглянув, залилась слезами. Второпях вынула платок, стала вытирать столь неожиданные обильные слезы, а письмо выпало из рук, чуть ли не к ногам посланца. Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, Григорий Григорьевич поднял было письмо с тем, чтобы отдать в руки матери. Но мать махнула рукой, и жест этот мог означать только одно: «Посмотри письмо. Разрешаю».
Григорий Григорьевич письмо развернул. В нем ничего не было написано, но пером слабеющей царевичевой рукой был нарисован обычный человечек, которого часто рисовали, рисуют и будут всегда рисовать дети. Помните? «Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая…» Помните? Таким был последний привет сына матери.
Григорий Григорьевич всетаки отдал письмо Елене-Евдокии. Взяла она письмо и тут же поднесла к горящей свече. Бумага вспыхнула. Елена дождалась, пока бумага вся сгорит, растерла пепел пальцами, сдула на пол. Спросила:
– Как похоронили-то? По-людски?
– Как царевича похоронили.
– Слава Богу. – И еще сказала:
– Ступай. Простила я тебя…
И вот теперь уже точно – все.
Эпилог
в котором повествуется о том, что случилось с некоторыми фигурантами нашего повествования после гибели царевича Алексея Петровича, и прежде всего – с теми, кто довел его до гибели – по своей ли воле, или по воле сильных мира тогдашнего.
1
Автор должен признаться, что никогда еще не писал настоящих эпилогов. И не знает, как это делается. Но, несмотря на это – он остро чувствует, что настоящий эпилог для этой книги – совершенно необходим.
Потому что в ней описано так много злодейств, что с необходимостью возникает вопрос: а как же Провидение (или Судьба, или Рок, или Господь Бог, наш великий судия) обозначили свое отношение к изображенному здесь злодейству? Наказал ли он носителей греха и прислужников дьявола, тех, кто хладнокровно или в азарте охотников убили царевича Алексея? Который, к месту сказать, тоже был не ангел, но который явно не заслужил – ни такой жизни, которую прожил, ни такой смерти, которую ему уготовили.
И когда автор стал думать над участью этих людей, то поразился: все они, так или иначе, были, все же, наказаны.
2
По авторскому разумению – без карающего небесного возмездия осталась только царица Евдокия (или инокиня Елена – это уж как угодно будет читателю).
По петровскому приговору в связи с делом Алексея Петровича Елена-Евдокия была сослана в женский Старо-Ладожский Успенский монастырь, в тогда еще Ингерманландской губернии, коей полным хозяином был А.Д. Меншиков. Она находилась там с 1718 до 1725 года.
Немедленно же после смерти императора Петра Великого доля ее, казалась, стала совершенно невыносимой. Ее отправили в Шлиссельбургскую крепость. Она содержалась в ней в великой строгости, как подлинная государственная преступница. Указ на сие был скреплен подписью императрицы Екатерины I Алексеевны. Но ведь мы знаем, что и рукой ее, и головой тогда всецело владел опять-таки Меншиков и его воля торжествовала во всем.
Со вступлением на престол Петра II Алексеевича, сына царевича Алексея Петровича, положение Евдокии изменилось радикально: она была освобождена из заключения, внук дал бабушке «большое содержание и особый двор».
После того как в апреле 1730 года императрицей стала Анна Иоанновна, к ней, к Евдокии, стали официально относиться как к «бывшей царице» и за нею сохранили и содержание, и двор.
Умерла Евдокия Федоровна в 1731 году.
3
Поразительно, но жизнь свою сохранила в этой, изобиловавшей смертями истории (что можно считать огромной удачей) и Ефросинья Федорова. Читатель, наверное, уже догадался, почему ей это удалось. Прежде всего, потому, что она своими показаниями против Алексея Петровича определила и решения суда, и обвинение царевича, и даже саму его смерть. Проще говоря, Ефросинья купила себе жизнь, выполнив вполне понятное условие, которое ей поставил Петр Толстой, скорее всего накануне начала возвращения домой из Италии. Как видно, Иудин грех на небесах смертным не считается, что ли… Во всяком случае, саму Ефросинью угрызения совести особенно не терзали и повеситься на осине она даже не пыталась. Ей сохранили жизнь.