21
Вернемся однако в лето 1713 года, когда царевич Алексей Петрович приехал в Санкт-Петербург к жене. Выглядел он неважно: побледнел, похудел и покашливал. Мачеха Екатерина – вот, добрая душа – скорее всего написала мужу тревожное письмо. Тем более, что посмотревшие царевича врачи рекомендовали срочно отправить Алексея в Карлсбад подлечиться. А вдруг у наследника чахотка начинается?
Сын заболел! Отец немедленно бросает все дела прибалтийские военные и мчится в свою новую столицу – поддержать чадо, показать ему свою любовь.
Встречаются отец и сын очень хорошо. Петр добр и ласков и к сыну и к снохе. Отмечает это София Шарлотта в посланном в Вольфенбюттель подробном и почти радостном письме, в котором каждая строчка дышит оптимизмом и надеждами на лучшее: «Царь очень дружелюбен ко мне. Во время своего посещения он говорит со мною обо всех важных вещах и заверяет меня тысячу раз в своем расположении. Царица (Екатерина – ЮВ) не упускает случая засвидетельствовать мне свое искреннее внимание. Царевич любит меня страстно, он выходит из себя, если у меня отсутствует что-либо, даже малозначительное».
Но, разумеется, Софии Шарлотте приходилось на новом месте жительства быть свидетельницей и не весьма лицеприятных эпизодов, о которых молодая жена предпочитала не писать родным ни слова. Например, о том, что Алексис… прострелил себе руку из пистолета. Происшествие было обставлено как случайность. Да и «рана» оказалась пустяковой.
Ночью жена принялась было жалеть мужа. Но он, хотя и морщился от боли, деловито объяснил ей, что выстрелил нарочно:
– А что мне было делать, когда отец назначил мне на понедельник экзамен по чертежному делу? Пожелал доподлинно вызнать, чему и как я в Дрездене и в Кракове обучился. А я чертить изрядно не умею. Отец был бы недоволен, прогневался бы. А я его гнева боюсь – как бы драться не стал. У него это быстро. Да и готовальню большую лейденскую – его подарок – я давно продал… Как все отец узнал бы, худо мне бы стало.
– А почему же Вы продали готовальню, – спросила не удержавшись Шарлотта.
– Деньги нужны были. Задолжал я. Да и трудно было чертить. Глаза слабы. И Август Польский говорить не уставал… «Ни к чему августейшему сыну очень уж учиться. За него все другие сделают. Важнее по-французски говорить да танцевать легко и красиво».
– Король совсем не прав. – серьезно сказала жена. – Этого хватит только чтобы сидеть на троне. Что бы править – нужно намного больше. – Она вздохнула. Почему вздохнула? Потому что ясно было уже ей, что для первого Алексей готов уже сегодня, не совсем правда, но готов. А вот для второго вряд ли будет готов и завтра, и даже когда бы то ни было.
22
Не могла дочь написать матери и о том, что муж ее – худ и слаб, и что врачи подозревают у него чахотку. И написать о самом плохом она тоже не могла, а именно о том, что явилась и причина, буквально заставившая ускорить отъезд Алексиса на лечение; причина эта в том что с ним случился у д а р; не тяжкий, правда, поразивший правую сторону, но не лишивший, слава Богу, языка.
Царевича скоро отпустило. Но напугал он всех изрядно. Уже в апреле он выехал в Карлсбад. И уж совсем не хотела, вовсе не хотела прямо писать дочь, например, о том, что муж много пьет и в пьяном виде даже руку на нее поднимает.
Нельзя было писать и о том, что отношение к ней здесь в Петербурге далеко не ото всех хорошее, что только жена царя Екатерина ее, Софию Шарлотту, по-видимому, действительно любит; что младшая сестра царя, которую зовут Натали – смотрит на нее как Мегера, с нескрываемой ненавистью. И не дай Бог, родится девочка; тогда ей, любимой дочери своих родителей станет совсем плохо; так плохо что и сказать нельзя.
А что же можно было писать? Что в начале апреля Алексисис уехал в Карлсбад; что расстались они хорошо; что уехал из Петербурга и свекор-царь, и что она сызнова как-будто одна и так будет не менее полугода.
Зададимся, однако, вопросом. Чего опасалась София Шарлотта, почему так осторожно подходила к тому – что писать, а что не писать? Все просто. Она опасалась перлюстрации своих писем и поэтому старалась, чтобы они выглядели в русских глазах попристойнее.
23
Инсульт, случившийся с Алексеем, настолько встревожил отца, что Петр уже в мае присылает из Ревеля строгое письмо, в котором приказывает, чтобы роды Софии Шарлотты свидетельствовали надежные персоны, которым он, Петр, вполне доверял, а именно: жена канцлера Головкина жена генерала Брюса, а также Авдотья Ржевская. А свидетельствовать рождение они должны были затем, чтобы Петр получил уверенность в том, что ребенок – не подменный. Когда об этой воле свекра сказали будущей матери, она наверняка в мыслях своих бурно возмутилась. Но вслух возмущаться не стала, не стала и протестовать. Поджала только губы и ответила кротко: «Ну что же, раз это так необходимо…»