Сами же роды имели быть 12 июля 1714 года. Родилась девочка. Ее нарекли Наталией. Вероятно, чтобы польстить царской сестрице. А может быть и в честь прабабушки покойной.
Расстроенная вконец неудачею, роженица, еще слабою рукою, пишет Екатерине Алексеевне покаянное письмо, в котором обещает, что следующие роды будут уж точно удачными, и мальчик обязательно родится и все будут довольны, и прежде всех, конечно, Его Величество.
Все понимают, что роженице надо бы отдохнуть, но где можно отдохнуть лучше всего как не дома? И ее – с деньгами, подарками и иными многими милостями отправляют домой, в дорогой ее сердцу Вольфенбюттель. И при этом не ограничивают жестко время отдыха; было сказано, чтобы она помнила: царевич пробудет в Карлсбаде не более полугода.
24
И действительно – через полгода Алексей Петрович возвратился в Санкт-Петербург – посвежевший и пополневший. Примерно в это же время, ну, может быть, чуть-чуть после мужа, в новую столицу русских вернулась и отдохнувшая дома София Шарлотта.
Они повели себя вполне любовно, так что многим казалось, что всем размолвкам конец. Муж и жена встретились снова. Они здоровы, веселы и счастливы. И полны решимости исправить огрех – произвести, наконец, на свет Божий сына.
С мальчиком связывали свои надежды немало людей в России. Внука жаждал Петр; сына страстно ждала София Шарлотта. Алексей, тоже кажется хотел того же. Но мы все-таки допустим, что Алексей не очень хотел. От чего? Полагаем от того, что очень имел основания полагать, что батюшка им не доволен – так сказать по совокупности, ибо сознавал и сам, что к бремени монаршей готовил себя недостаточно энергично. А раз так, то родись сын у Алексея (и внук у Петра), то царь-отец все свои властные надежды на него и возложит, сделает наследником, а чаяния сына похоронит. Это повергало Алексея в отчаяние, которое, между прочим, он никак не должен был показывать. Очевидно, делать это было нелегко. Но Алексей очень старался. Помогали ему в этом некоторые вновь появившиеся обстоятельства или, что вернее, новые люди, или что еще вернее – одна особа, которую он, как Софии намекнули, привез из Карлсбада. Это была совсем не дурная личиком блондиночка с голубыми глазами и очень хорошо сложенная. Шарлотта не сразу ее заметила, но когда заметила, то несмотря на ревность, нашла в себе достаточно благоразумия, чтобы не интересоваться ею у других. Выждав несколько дней, она спросила о ней у мужа. И сразу же пожалела об этом. Потому что Алексис ничего не ответил. Вышел вон из комнаты. И все. К такому с собой обращению жена не совсем еще привыкла и решила, что имеет право не оставлять этого дела, а потребовать у мужа разъяснений.
25
Дотерпев – как могла – до вечера, Шарлотта несколько успокоилась, полагая, что на ночь муж все-таки явится и тогда с ним можно будет поговорить.
Но Алексис не явился.
И тогда, надев поверх ночного туалета теплый плащ, ибо на дворе была уже осень и во дворце топили через день, она пошла в комнаты мужа, благо они были недалеко. Комнат было две. Первая являла собою что-то вроде делового кабинета. В ней стояло бюро для того чтобы стоя читать и писать. А вторая была спальней, причем местом для сна служила очень широкая софа турецкой работы. Со множеством подушек и подушечек и легчайшем, но теплым покрывалом.
Когда Алексис уж очень сильно «перебирал» с вечера пива или вина, и его приволакивал на себе к супружескому ложу известный уже нам Иван Большой, София Шарлотта показывала лакею большим пальцем на стену, и Иван все понимал: кряхтя тащил повелителя своего дальше – на турецкую софу.
Подойдя к двери мужниных комнат, София Шарлотта немедленно убедилась, что дверь заперта. Она повертела дверную ручку и стала стучать: сначала деликатно – пальчиком, потом – погромче, кулачком, а после вовсе сняла туфлю и стала колотить ею. «Пошло оно все к черту! – со злобою думала Шарлотта, колотя в дверь. – Пусть все просыпаются, пусть все увидят и узнают, какое это чудовище – мой русский муж!» И кричала по-немецки:
– Негодяй! Слушай меня! Быстро открывай или я разнесу дверь в щепки! – Она совершенно не представляла того, как именно будет разносить дверь в щепки. Ей нужно было кричать. Так было легче. Она точно знала, что поднятый ею шум слышат все. Но ни один человек на этот шум не вышел. Тишина стояла полная, и за запертой дверью тоже. «Нет, – с горечью решила София Шарлотта. – Он не откроет». Она еще какое-то время постучала. Потом просто так постояла перед дверью. «Нет, не откроет… Надо уходить. Черт бы его взял совсем».