18
Между тем, с весны 1717 года Петр решился предпринять в поисках сына более энергические действия и направил в Вену, как бы мы сейчас сказали, опергруппу. Группа та состояла из четырех человек. Все это были молодые, храбрые и расторопные офицеры, которых Петр лично знал и которым доверял. Возглавлял группу капитан гвардии Александр Румянцев.
Молодые люди прибыли в Вену 19 марта 1717 года. Задача, которую им поставил Петр еще в Амстердаме, заключалась в том, чтобы найти царевича, взять его под охрану и как можно быстрее переправить в расположение русских войск, дислоцированных в Мекленбурге.
Исполняя повеление Петра, новые действия предпринял и Абрам Павлович Веселовский, положение которого, как легко может понять читатель, становилось все более и более ужасным. Он превращался в подлинного слугу двух господ. И обоим господам, или, по крайней мере, тому, кто был ближе и поэтому опаснее, Веселовский должен был служить до того ретиво, чтобы не вызвать даже ничтожных подозрений.
А задача, которую поставил перед ним Петр – узнать доподлинно, куда исчез сын, была не легкой. Хотя и понятной.
Начать Абрам Петрович решил с… часовых дел мастера Кеннера, которого мы с вами, читатель, уже немного знаем.
Явившись к Кеннеру, Веселовский сначала, высказал чистосердечный восторг по поводу новинки – превосходных английских часов – напольных, красного дерева, с боем, чем (что и требовалось) поднял настроение мастеру. И только после того, как убедился в нужном результате льстивых слов своих о часах, приступил к главному.
– Вы меня помните, господин Кеннер?
– Отлично помню, господин мой.
– Я несколько раз вас посещал… Мне нужно было… Понимаете, господин Кеннер, нынче у меня снова к вам нужда… У нас есть один общий знакомый – господин граф… э… Вы понимаете? Мне нужно сообщить ему нечто очень важное. Могу я передать ему маленькую записочку?
– Нет! – вдруг ледяным голосом ответил Кеннер. – Ни в коем случае это не возможно. Я только могу узнать, захотят ли с Вами иметь дело.
– Вот как? – чистосердечно изумился Абрам Петрович.
– Да. – И показал рукою на дверь. Такие вот дела. Не больше – ни меньше.
А на завтра Кеннера в лавке не было. И лавка оказалась запертой. И послезавтра. И после послезавтра – тоже.
Только на четвертый день Кеннер оказался на месте, и, как всегда, приветливо улыбался. Веселовский же должен был молча стоять и пережидать улыбку до тех пор, пока не услышал, наконец:
– В доброй нашей Австрии люди если и исчезают, то почти всегда в Тироле. Там у нас горы. Пропасти. Опасные тропы… Вы, коли будет время, наведайтесь в Инсбрук. Там мой сын Август тоже чинит часы. Может быть, он что-то знает… Сошлитесь на меня…
Как только часовщик сказал эту в высшей степени туманную фразу, Веселовский сразу услышал в ней намек. И потому всего два часа спустя выехал в Инсбрук.
Цесарская игра становилась ему все более понятной. Ясно, что они укрывают царевича. Но как всегда – при любом исходе дела, хотят, если не улучшить положение, то, по крайней мере, сохранить позиции Империи.
Абраму Павловичу, право, стало несколько не по себе от такого двурушничества. И одновременно Веселовский отчетливо осознал, насколько шатким становится отныне его собственное положение. Ведь достаточно хоть кому из венских псов Петра услышать стороной о любви Веселовского к некоторым полотнам императорской живописной коллекции – и все. И конец…
От сознания того, что он с ног до головы отныне в руках австрийцев, и уже ничего нельзя сделать, тоска навалилась на него всею своею тяжестью. Как же страшно все повернулось! Теперь он должен со всею возможной ретивостью искать царевича и одновременно – возможность помешать успеху этого поиска. С ума можно сойти…
Именно по дороге в Инсбрук впервые и, видать, надолго поселилась в голове Абрама Павловича мысль о том, что не только царевичу надобно скрываться, но и ему, Веселовскому надо бы об этом подумать. Впервые сказанная, как мы помним, Кикиным мысль эта прочно засела у Веселовского в голове, толкала энергично думать:
– Петр сильнее. Он вытащит сына домой. А Алексей – трус. Боится дыбы, как огня. Потому начнет выдавать помощников. Хорошо, как не ведает, что я сделал для него. Хотя это мало что дает. Кикина-то он назовет… Кикин – мужик, конечно, крепкий. Какое-то время будет молчать. Но все равно сломают. Назовет он меня. И неминовать тогда бежать. А куда? В Лондон и только в Лондон! Оттудова не выдают. А после, скорее всего, в Америку. Оттуда не выдадут точно…