Алексей заплакал. Он поверил Толстому. Да он и без этого точно знал, что в данное время для отца нет ничего невозможного. И смертельно испугался.
– Коли все так, то, видно придется ехать… – в ужасе закрывая лицо руками, прошептал царевич. И столько было в его словах тех бессилия, страха и обреченности, что даже Петр Андреевич Толстой, которого вообще говоря, трудно было чем-то в жизни поразить, – вздрогнул.
Тусклым и тихим, сразу потерявшим тембр голосом Алексей Петрович попросил Толстого быть завтра купно с Румянцевым у него, и завтра же он, Алексей, даст подлинный ответ.
Но Толстого состояние царевича не успокоило. Он решил добавить. Он был циник предельный и потому поехал… к Дауну. И с Дауном они и решили, как именно следует Алексею добавить: нужно поехать к царевичу и хорошенько его еще раз напугать, а именно – заявить, что австрийцы отнимают Ефрасинью. Толстой точно знал, что нужно делать. Нужно было срочно психологически загнать царевича в угол, навязать ему, как говорят шахматисты, цуцванг. И здесь все средства были хорошими. Плохих не было.
Лучше всего если бы к царевичу поехал Даун. Но Даун сам не поехал. Он послал передать это пренеприятнейшее для Алексея известие своего офицера-адъютанта.
Успех этого действа превзошел все ожидания. Неизвестно, как реагировал царевич сразу после того, как адъютант уехал. Может, заплакал навзрыд, а может, и волосы на себе стал рвать – автор не знает.
А только назавтра утром Алексей Петрович встретил Толстого и Румянцева более или менее собранным и спокойным и заявил, что да, он согласен ехать домой. Но у него имеется две кондиции: первая – отец должен царевичу позволить жить в его, царевичевых деревнях, а вторая – отец не должен отнимать у него Ефросинью.
10
Конечно, эти кондиции относились к компетенции отца. Но положение обязывало «ковать железо, пока горячо». Решение нужно было принимать немедленно и формулировать его так, чтобы Алексей был удовлетворен, – и поверил. И Петр Андреевич решился «взять игру на себя».
Он сказал:
– Ну, батюшки твово здесь нету. А решать надобно сей же час. Время не ждет. И я говорю тебе, Твое Высочество: будешь ты жить в деревне и Фроську от тебя не возьмут. На том я тебе твердо обещаюся. А ты мне – верь. Я завсегда, чего мне надобно, добиваюсь. И Его Величество меня послушает. Повелит сделать все по моему слову. Потому как я раньше для него много чего сделал, и ныне делаю немало.
– Да. – усмехнулся царевич. – Немало. Так и есть. Беглеца-сына отцу возвращаешь… А что я свершаю?
– Ты-то? – заулыбался Петр Андреевич. – Ты-то, блудный сын, домой воротишься; и отец твой, как в Святом Писании, обнимет тебя и возрадуется и велит заколоть самых тучных быков для пиров в честь твою!…
– Ах, как же сладко ты поешь, Петр Андреевич! – скупо, одними губами улыбнувшись, сказал царевич. – Будешь писать отцу-то? Ведь будешь? И, навить, сегодня, так?
– Буду. Сегодня. А что?
– У меня еще просьба к батюшке имеется. Пропишешь?
– Что за просьба?
– Хочу, чтоб отец позволил жениться на Ефросиньюшке еще до Петербурга чтоб. Женою законною ее хочу уже сделать. А то – знаю я…
– Что знаешь?
– Дождетесь ребеночка, да завезете ее – куда три года скакать – не доскачешь… А я хочу, чтобы она теперь же и до последних дней моих при мне была безотлучно… Она, может, мне последняя радость от Бога… Разумеешь ли?
– Разумею… Как же не уразуметь. Напишу, напишу и об этом тоже. Не печаль себе голову. Знаю: батюшка, дабы любовь к тебе показать истинную, и сие, что просишь, позволит непременно.
– Правда? – вспыхнул, зарделся царевич.
– Правда – правда…
11
Петр Андреевич Толстой действительно отправлял донесения царю, как уже читатель знает, практически, ежедневно. И так же, чуть ли не каждый день получал установки от Повелителя. Гонцы скакали в ту и другую сторону, считай, непрерывно, всемерно торопясь, и не раз загоняя лошадей.
Причем, Толстой в письмах своих отваживался и на собственные суждения. И царь те суждения читал и учитывал.
Комментируя просьбу царевича, о том чтобы повенчаться с Ефросиньею до възда в русские пределы, Петр Андреевич высказывает царю свое «ничтожное мнение» в том смысле, что просьбу эту царевичеву можно было бы и уважить, дабы показать доброту и любовь отцовскую. Каков был ответ Петра – мы еще узнаем.
А в письме от 3 октября 1717 года Толстой сообщает, что сын окончательно согласился ехать. Петр Андреевич просит обеспечить тайну вывоза царевича. Для чего? Конечно же, для того, дабы дома об этом не узнали и никто не смог предостеречь царевича по дороге.