III
Во вторник на второй неделе ноября Иакинф получил письмо от академика-секретаря Фуса с приглашением пожаловать на экстраординарное заседание Академии наук, которое имеет быть шестнадцатого ноября тысяча восемьсот двадцать девятого года. В сей торжественный день, говорилось в письме, Императорская Академия наук от имени всей России принесет дань уважения славнейшему из естествоиспытателей и путешественников нашего века, его высокопревосходительству, действительному тайному советнику дружественного нам прусского королевства, почетному члену Императорской Академии наук, барону Александру фон Гумбольдту, счастливо возвратившемуся из многотрудного путешествия его по Сибири.
День стоял солнечный, и Иакинф отправился из лавры пешком. Он прошел по всему Невскому, пересек обширную площадь перед Адмиралтейством, обогнул все еще строящийся Исаакиевский собор и по плашкоутному мосту напротив собора перешел на Васильевский остров.
Никогда еще, во всяком случае на памяти Иакинфа, набережная перед зданием Академии наук не была столь оживленной. Мостовая была запружена народом, а к подъезду прибывали всё новые и новые экипажи, один роскошнее другого. Многие запряжены были цугом — с форейторами и ливрейными лакеями на запятках. Академики и члены-корреспонденты совершенно терялись в этой блестящей толпе, спешащей к подъезду. Вот на шестерке великолепных коней подъехал сам генерал-губернатор столицы, за ним непрерывным потоком съезжались важные сановники — статские, военные и духовные. Сверкнул бриллиантовый крест на белом клобуке митрополита Серафима; за ним на четверке цугом подкатил все больше входящий в силу протоиерей Казанского собора Петр Мысловский, удостоенный за увещания участников возмущения на Сенатской площади личного монаршего благоволения и избранный в прошлом году в действительные члены Российской академии. Толпа расступилась — подъехала карета августейшей покровительницы наук великой княгини Елены Павловны. Не успела она скрыться в подъезде, как показалась коляска его королевского высочества герцога Александра Вюртембергского. Иакинф поспешил к подъезду и, хотя до открытия заседания осталось еще почти полчаса, едва пробился. Внушительные привратники в расшитых золотом ливреях с недоумением косились на его монашескую рясу, и ему не раз пришлось вытаскивать официальный билет, адресованный члену-корреспонденту Академии наук отцу Иакинфу.
По беломраморной парадной лестнице поднимался сегодня, кажется, весь цвет петербургского общества — сенаторы и министры, военачальники и архиереи. Всюду видны шитые золотом мундиры, ленты через плечо, пышные эполеты важных генералов, бриллианты на белоснежных пудреных шеях декольтированных дам. Даже мирные адъюнкты, профессора и академики выглядели сегодня необычайно воинственно — в парадных мундирах, при шпагах, с треугольными шляпами под рукой, они, по обязанности хозяев дома, выстроились вдоль лестницы, встречая почетных гостей и дожидаясь виновника торжества.
Наконец, в сопровождении президента Академии наук Уварова, явился и он сам, но не в мундире, а в скромном синем фраке с резными пуговицами. Единственным его украшением был новенький орден Святой Анны первой степени, который Гумбольдт получил в первый же день по своем возвращении в Петербург. В приложенной к ордену грамоте, подписанной императором, хоть тот был тяжело болен, как извещали встревоженную империю специальные бюллетени, говорилось, что орден пожалован ввиду великих, признанных всем образованным миром заслуг барона Гумбольдта ка поприще естественных наук и во внимание к тягостям, принятым им на себя при объезде естественных богатств Урала и Алтая. Слух об особливом монаршем благоволении к прославленному немецкому ученому моментально разнесся по столице.