В самом деле, Китай с его огромным населением оказался неспособным справиться с тремя тысячами английских моряков. "Китай силен, — отмечал далее критик, — но держится пока с севера миролюбием России, с юга боязнью Англии обременить себя дальнейшими завоеваниями".
Здесь следует, однако, напомнить, что восторженное отношение к Китаю у Иакинфа восходит к взглядам Вольтера, глубоко интересовавшегося Срединной империей. Он постоянно обращался к Китаю и в "Опыте о нравах", и в "Веке Людовика XIV", и в "Драматургической галиматье", и в повести "Простодушный", и во многих своих памфлетах. В Вольтере молодой Иакинф нашел восхищенного поклонника страны, которая так завладела его собственным воображением.
"Китайцы цивилизовались едва ли не прежде всех других народов, — читал Иакинф, — ни у одного народа нет таких достоверных летописей, как у китайцев… Тогда как другие народы сочиняли аллегорические басни, китайцы писали свою историю с пером и астролябией в руках, и притом с такою простотой, примера которой нет во всей остальной Азии…"
Не расходившийся с Иакинфом в оценке высокой древней культуры Азии, В. Г. Белинский не только обоснованно указывал на факт явного отставания Азии от Европы, но и, в отличие от Иакинфа, стремился вскрыть причины этого затянувшегося на века отставания. Понадобился, однако, ленинский гений, чтобы провидеть грядущее: "Пробуждение Азии и начало борьбы за власть передовым пролетариатом Европы знаменуют открывшуюся в начале XX века новую полосу всемирной истории" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 146.}.
В массе высоких оценок трудов Иакинфа раздавались, однако, голоса его противников и ожесточенных хулителей (Греч, Булгарин, Клапрот), среди которых выделялся О. И. Сенковский. Как ни парадоксально, но Сенковский более всего негодовал по поводу того, что Иакинф пользовался в своих работах не западноевропейскими, а русским языком. "Мы часто сожалеем, читая труды почтенного отца Иакинфа, — писал он, — что он не издает сочинений по-французски или английски. Русский язык до сих пор оставался и долго еще останется вне круга ученых европейских прений о предметах восточных, а самая запутанность, в которую повергнуты эти предметы гипотезами известных ориенталистов, еще увеличивается от появления нового диспутанта, изъяснявшегося на языке, не получившем права гражданства в ориенталистике". Сенковский сокрушался о том, что "все это потеряно для науки, потому что писано на языке, который еще не имеет прав на известность в ученом свете" {Сенковский О. И. Собр. соч., т. VI. СПб., 1859, с. 27–28.}.
Нетрудно понять законный гнев, который вызывали подобные упреки у человека глубоко патриотических взглядов. Отвергая такого рода суждения, Иакинф подчеркивал: "Если бы мы, со времен Петра Первого доныне, не увлекались постоянным и безразборчивым подражанием иностранным писателям, то давно бы имели свою самостоятельность в разных отраслях просвещения. Очень неправо думают те, которые полагают, что западные европейцы давно и далеко опередили нас в образовании, следовательно, нам остается следовать за ними. Эта мысль ослабляет наши умственные способности, и мы почти в обязанность себе ставим чужим, а не своим умом мыслить о чем-либо. Эта же мысль останавливает наши успехи на поприще образования в разных науках. Если слепо повторять, что напишет француз или немец, то с повторением таких задов всегда будем позади, и рассудок наш вечно будет представлять в себе отражение чужих мыслей, часто странных и нередко нелепых" {"Москвитянин", 1844, № 3, ч. II, с. 170.}.
Трезвые и убедительные эти высказывания Иакинфа были тем более значимы, что он хорошо знал древние языки — латинский и греческий, свободно владел французским, знал немецкий, не говоря уже о китайском языке и письменности, которые он изучил профессионально.