- Что поделаешь, - отозвался Коррогли, который был готов к тому, что его встретят не слишком любезно. - Если вы ждали седовласого старца с пальцами в чернилах и бумагами в карманах жилета, я...
- Нет, - возразила она, - я ждала как раз кого-нибудь вроде вас - с небольшим опытом и умением.
- Отсюда я заключаю, что вы жаждете для своего отца сурового приговора и что вы огорчены его поступком.
- Огорчена? - Она расхохоталась. - До гибели Мардо я презирала его, а теперь ненавижу.
- Однако он спас вам жизнь.
- Это он вам рассказал? Чушь собачья!
- Вы были в беспамятстве, - напомнил Коррогли, - и лежали нагишом на алтаре. А на трупе Земейля нашли нож.
- Я провела на алтаре много ночей в том же самом виде и никогда не испытывала ничего, кроме удовольствия. - Ее улыбка ясно дала понять, какого рода удовольствие она получала. - А что касается ножа, Мардо постоянно ходил вооруженным. Он опасался всяких глупцов, вроде моего папаши.
- Вы что-нибудь помните?
- Я помню, что услышала голос отца. Сперва я решила, будто сплю и мне снится сон, но потом послышался стук, я открыла глаза и увидела, как падает Мардо, а лицо у него все в крови. - Мириэль подняла глаза к потолку, воспоминание явно не доставило ей радости. Неожиданно, словно подчиняясь какому-то порыву, она положила ладонь себе на живот, затем погладила себя по бедру. Коррогли отвернулся, не желая подбрасывать дров в костер разгоравшегося вожделения.
- Ваш отец утверждает, что в храме присутствовали девять свидетелей, девять фигур в плащах с капюшонами. Пока никого из них найти не удалось. Вы не знаете почему?
- А зачем им объявляться? Чтобы подвергнуться гонениям со стороны тех, кто понятия не имеет, к чему стремился Мардо?
- А к чему он стремился?
Она вновь выпустила изо рта дым и промолчала.
- Вам обязательно зададут этот вопрос в суде.
- Я не стану выдавать тайну, - откликнулась она. - Мне наплевать, что со мной будет.
- Вашему отцу тоже... Так он говорит. Он очень угнетен и хочет видеть вас.
- Я приду посмотреть, как его будут вешать, - фыркнула Мириэль.
- Знаете, - сказал Коррогли, - он уверен в том, что спасал вас.
- Откуда вам известно, во что он верит? - язвительно справилась Мириэль. Она приподнялась, села на диване и смерила адвоката взглядом. Вы не понимаете его. Он притворяется заурядным мастеровым, ремесленником, простым и добропорядочным человеком, но в глубине души воспринимает себя как высшее существо. Он часто говорил, что жизнь ставила на его пути препятствие за препятствием, чтобы помешать ему достичь того, для чего он предназначен. Он думает, что небеса карают его, оделяют неудачами за то, что он чересчур умен. Он мечтатель, прожектер, интриган. А все его беды оттого, что он вовсе не так разумен, как ему кажется. Он только все портит.
Первая часть ее монолога настолько соответствовала представлению, которое сложилось у Коррогли о Лемосе, что адвокат даже удивился. Услышать из уст Мириэль подтверждение своих мыслей было для него все равно что глотнуть возбуждающего снадобья: он убедился в правильности своего впечатления и одновременно - поскольку девушка рассуждала не о постороннем, а о собственном отце - проникся к Лемосу некоторой жалостью.
- Может быть, - сказал он и принялся, чтобы скрыть смятение чувств, рыться в бумагах, - хотя я сомневаюсь.
- Скоро перестанете, - заявила Мириэль. - Если вы что-нибудь и узнаете о моем отце, так это то, какой он ловкий обманщик. - Она откинулась на спинку дивана, и подол платья вновь взлетел до бедер. - Он искал возможность прикончить Мардо с тех самых пор, как я сошлась с ним. - В уголках ее рта заиграла улыбка. - Он ревновал.
- Ревновал? - переспросил Коррогли.
- Да... как мог бы ревновать любовник. Ему нравилось прикасаться ко мне.
Коррогли не отмел с порога подозрение в совращении дочери, но, мысленно перепроверив все, что знал о Лемосе, решил пропустить обвинение Мириэль мимо ушей. Он сообразил вдруг, что не должен доверять ей, ибо она была глубоко предана Земейлю и тому образу жизни, который вел жрец. Она пала, опустилась едва ли не до последней ступени разложения, и к зловонию, которое наполняло помещение, примешивался исходивший от нее дух тления и распада.
- За что вы презираете своего отца? - спросил он.
- За его самомнение и чванство. За убогое представление о том, каким должно быть счастье, за неспособность радоваться жизни, за то, что он такой скучный, за...
- По правде говоря, - перебил адвокат, - вы сейчас напомнили мне упрямого ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.
- Возможно. - Она передернула плечами. - Он прогонял моих ухажеров, не позволил мне стать актрисой... А из меня бы получилась хорошая актриса! Все вам скажут. Ну да ладно, это все не относится к тому, что натворил мой отец.
- Может быть, может быть. Насколько я могу судить, вы не заинтересованы в том, чтобы помочь ему.
- Разве я убеждала вас в обратном?
- Нет, не убеждали. Но рассказ в судебном заседании о ваших чувствах установит, что вы - мстительная шлюха и веры вам не должно быть ни на грош, поскольку вы не остановитесь ни перед чем, дабы причинить зло собственному отцу, и правда для вас только то, что делает его виновным!
Он намеренно старался разозлить девушку, рассчитывая нащупать ее слабое место, знание о котором вполне могло бы оказаться полезным на суде, однако она лишь улыбнулась, скрестила ноги и начертила в воздухе замысловатый узор кончиком сигары. Да, подумал он, в умении владеть собой ей не откажешь, однако это спокойствие, пускай даже оно напускное, может обернуться против нее и выставить в более выгодном свете Лемоса: терпеливый, заботливый родитель - и выпестованный им змееныш. Разумеется, подобное сопоставление важнее всего в случае, когда речь идет о преступлении в состоянии аффекта, но Коррогли уповал на то, что ему и так удастся вызвать у присяжных сочувствие к своему подзащитному.
- Что ж, - проговорил он, вставая, - вероятно, у меня еще возникнут вопросы к вам, но пока я не вижу смысла продолжать нашу беседу.
- Вы считаете, что раскусили меня?
- Простите?
- По-вашему, вы разобрались во мне?
- Думаю, что да.
- Ну и как вы изобразите меня на суде?
- Я уверен, что вы уже догадываетесь.
- Но мне хочется послушать.
- Хорошо. Если будет необходимо, я представлю вас как испорченную девчонку, которая потакает своим желаниям и не любит никого, кроме себя самой. Даже ваша печаль по возлюбленному видится мне чем-то вроде украшения, дополнением к черному платью. Вы докатились до безумия, вы разрушили себя наркотиками, черной магией, участием в ритуалах драконьего культа, вы способны теперь лишь на те чувства, которые служат вашим целям. Вероятно, вы жадны. И мстительны.
Она рассмеялась.
- Что, неправильно?
- Вовсе нет, адвокат. Меня развеселило то, что вы предполагаете извлечь из этого описания преимущества для себя. - Она перевернулась на бок, подперла голову рукой, подол платья задрался чуть ли не до ягодиц. - С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. Может статься, к тому времени вы образумитесь и у вас появятся вопросы... поинтереснее.
- А могу я задать один сейчас?
- Ну конечно. - Она легла на спину и бросила на него томный взгляд из-под ресниц.
- Ваша наружность, задранное платье и все такое прочее... Вы хотели соблазнить меня?
- М-мм. - Она кивнула. - Сработало?
- Зачем? - спросил он. - Чего вы тем самым добьетесь? Или вы полагаете, что я стану защищать вашего отца с меньшим рвением?
- Не знаю. А станете?
- Ни в коем случае.
- Значит, зря старалась. Ну, ничего страшного.
Коррогли, как ни пытался, не мог отвести глаз от ее ног.