Возможно, я себя накручиваю.
— Нужно обработать раны, Марат. Кот у меня здоровый и даже не блохастый, но мало ли…
В узком коридоре суечусь влево-вправо, Марат делает то же самое, пока тисками не обхватывает мои предплечья.
— Промокла, Белоснежка. Надень сухое.
Смотрю на него снизу вверх, на рефлексах киваю, протискиваюсь в узкий зазор между стеной и Райнером. Достаю из комода майку и шорты. Марату ничего не могу предложить, кроме пледа. Сначала вешаю на батарею его футболку, потом джинсовку. После на цыпочках бегу в ванну, запираюсь на крохотный замочек.
Я вижу свое отражение в зеркале, но лучше бы не видела. Я выгляжу как Панда для плохого человека. Есть милые мишки панды, ими любуются хорошие люди. А есть вроде меня — с размазанной тушью и бровями. Такими страшилками могут еще детей пугать, чтобы не пакостили. А я в таком виде и с Маратом любезничала, и в автобусе ехала.
Смачиваю ватный диск лосьоном, пытаюсь сделать хоть что-то. Тороплюсь. Заново делаю макияж. Брови почти ровными получились. Расчесываю волосы, собираю в балетную шишку. Начну феном сушить, Марат сразу догадается, что для него стараюсь, еще и смеяться будет.
Я слышу свист чайника на плите. Райнер явно чувствует себя как дома. Звон фарфоровых чашек. Хлопок дверцы холодильника. Надо бы выходить, а я волнуюсь. Настраиваюсь, дышу пранаямой, медленно открываю дверь.
Квартирка маленькая, и я тут же попадаю в поле зрения Райнера, отказавшегося от моего ворсистого пледа. Сидящего на стуле в кухне. Жующего мой салат “Мимоза”.
— Вкусно готовишь, Марусь.
— Да это так, ерунда.
— Давно не ел подобного, аж детство вспомнил.
Ой, застеснялась что-то. Доброе слово, оно ведь и Кошкиной приятно.
Усаживаюсь напротив, а заботливый Райнер уже наполнил мне чашку кипятком. Беру ложку, кладу в нее мед, перемешиваю. Тишина. Стукаю ложкой о края сильнее, быстрее. Напрягаюсь.
— Перестань, — ладонью останавливает меня Райнер.
А я снова как на иголках. Остро мне. Жарко. Ногтем ковыряю голубенькую клеенку.
— Ну… расскажи о себе, что ли. Кем по жизни приходишься? Как на личном?
Не выдерживаю общество Марата, встаю. Тянусь к верхнему шкафчику, достаю аптечку.
— Автомобильный бизнес.
— Таксистом работаешь? Да?
— Эм… Да… Белоснежка.
— Учиться надо было хорошо, Марат. “Хвосты” закрывать. Глядишь, в фирму юристом каким-нибудь устроился бы.
— И где же ты была раньше со своими советами?
Роняю аптечку на столешницу, трясущимися пальцами открываю молнию. Бессмысленно копошусь — не могу успокоиться.
— Невесту любишь, да? Симпатичная, наверное, раз жениться собрался. Да?
— Ты все равно красивее, Белоснежка. А Грэсия у меня испанка. Знаешь, мы с ней давно…
— Ясненько! — перебиваю, громко стучу кулаком.
Морально я оказалась не готова выслушивать рассказ о личной жизни Райнера. Грэсия. Тоже мне. Испанка. И этот хорош. Мог бы тактично уйти от вопроса.
Я хотела достать перекись, но беру йод. Месть всегда подается холодной, а в моем случае гореть будет. Я смачиваю бинт раствором и с серьезной физиономией разворачиваюсь к Марату.
— Клади руки на стол, — говорю.
— Ммм… Белоснежка. Где твоя ласка? Чего так давишь?
— Заразу всю надо выжечь. Терпи, Марат.
— Может, подуешь?
— Обойдешься.
Категорически мотаю головой. Райнер резко дергает меня за локоть, вынуждая встать к нему ближе.
Марат
И как бы закодироваться мне от Кошкиной? Таблетку, что ли, какую выпить?
Забыть ее серые, слегка воспаленные глаза. Красотка Кошкина теперь линзы носит. Определенно. А я помню ее на первом курсе в институте в толстенных минусовых очках в черной оправе. И волосы помню: непременно две косички — темные веревочки, а не локоны, как сейчас, светлые, пушистые. И зад. Семь на восемь — восемь на семь. У Маши был лишний вес. И лицо всегда недовольное. Не по годам серьезное..
Староста Маша Кошкина первая бежала “стучать” на сокурсников за прогулы. Со своим блокнотиком в пухленьких ручках. Нелюдимая, но ответственная. Она носила один и тот же свитер под цвет ее глаз. Благосклонно давала мне списывать и не забывала прочесть мораль о правильном поведении.
А у меня сейчас вырисовывается когнитивный диссонанс в голове. И кажется, что меня, мягко сказать, обманывают. Эволюция Кошкиной никак не хочет вписываться в шаблон моего восприятия. Штампа.
В институте мы практически не общались. Не до нее было. Вокруг порхали девчонки поинтереснее. Не только сокурсницы, но и старше. Да и проучился я там всего-то один год. Пока сущность моя непокорная не схлестнулась с принципиальной сущностью Виктора Михайловича — преподавателя по теории государства и права.